К 140-м годам, когда сяньби предприняли захват Монголии и заняли Ордос внутри северной части петли Желтой реки, китайцы отреагировали на появление новой степной силы слишком вяло. Памятуя о традиционной и полюбившейся им пограничной стратегии «использовать варваров для сдерживания варваров», китайцы настойчиво пытались склонить их к союзу против сюнну с помощью денег и торговли — «дань» сяньби в виде соболей и коней шла в обмен на китайские подарки, которые имели вдвое большую стоимость, — и никак не могли понять: угроза со стороны сюнну не шла ни в какое сравнение с угрозой сяньби, деловито прибиравших к рукам всю бывшую территорию сюнну. Китайцы проявили неслыханную щедрость, или беззаботность, вооружив сяньби после того, как утратили возможность контролировать проходы в пограничной стене, стремясь не допустить контрабанды китайского железа. Правивший в то время ханьский император Лиин явно недооценивал природу угрозы сяньби, поддерживая в высшем свете моду на юрты варваров, пользуясь ими у себя во дворце. Сяньби проявили равнодушие к моде на подражание повадкам варваров при китайском дворе и остались неконтролируемой пограничной угрозой, не испытывая ни малейшего благоговения перед авторитетом китайской цивилизации.
С точки зрения китайцев, племенные законы и традиции сяньби заставляли сюнну выглядеть почти цивилизованными. Хотя сюнну в глазах китайцев были, несомненно, варварами, их организация и администрирование задевали знакомые струны в китайских приверженных порядку, бюрократизированных душах: у них соблюдались иерархия и принцип наследования — потомки Маодуня целых пятьсот лет вполне успешно защищали свои права на управление сюнну — на столетие дольше, чем самая долговечная китайская династия Хань. Сяньби же относились к наследованию более анархично, выдвигая на первый план способности кандидата. Выбор падал на вождя, сумевшего показать наибольшую доблесть в бою. Вместо длинных родовых имен «использовались только личные имена их самых храбрых вождей». Таким образом, слабых и миролюбивых предавали забвению, а воинственных поминали. В результате сформировалось племенное сообщество даже эндемически более жестокое, чем у сюнну. Сюнну по крайней мере признавали существование мира, а не только войны: всякий сюнну, обнаживший меч в мирное время, подлежал наказанию смертью. Среди же сяньби, «если происходило убийство, то соплеменникам предлагалось мстить самим»; только «в том случае, когда месть продолжалась неопределенно длительное время», они обращались к верховному вождю, прося «уладить вопрос». Согласие с Китаем и соблюдение границы, отмеченной рубежной стеной, лежало вне интересов сильных вождей сяньби. Личный авторитет и власть верхушки удачливых военачальников сяньби росли во время войн. Неудивительно, что они были заинтересованы не столько в переговорах, сколько в уничтожении противника.
