Во рту пересохло так, что, казалось, я не могу вымолвить и слова. Так что я промолчала.
— Может, ты предпочитаешь более уединенное место? — продолжил он, не услышав ответа. Его глаза вспыхнули, когда он встретился взглядом со мной.
Я тряхнула головой.
— Мне плевать, где это будет. Начинай уже. — Я потянулась и схватила волосы, убирая их в сторону, пока смотрела на него.
— Как пожелаешь, — сказал он, склонив голову так, будто собирался даровать мне лучший подарок в жизни. Он коснулся рукой моей шеи и мягко убрал оставшиеся пряди, от чего по спине прошло странное покалывание.
Я быстро выпрямилась, усилив так свою решимость.
Его усмешка стала еще шире, как будто он знал, что его прикосновение оказало на меня влияние. Обхватив мою талию, он потянул меня к себе. Я ахнула, когда наши бедра соприкоснулись.
Трейс недовольно заворчал позади Доминика, но там, где я стояла, мне не было видно его лица. Да я и не хотела этого. Не хотела столкнуться с болью, беспокойством и грустью, которые точно увижу.
Другая рука Доминика скользнула вдоль моей, замедлившись у шеи, и полностью остановилась у лица. Повернув ладонь, он провел костяшками пальцев по моей щеке, мягко и неторопливо, будто смаковал каждую минуту.
Я закрыла глаза. Как только я привыкла к темноте, то была вынуждена снова взглянуть на свет при звуке его медленно появляющихся клыков. Он помедлил секунду, будто давал мне возможность передумать, или, быть может, он просто ждал пока страх соедениться с моей кровью. Может, ему так больше нравилось.
Схватив за челюсть, он повернул мою голову в сторону и двинулся к шее. В груди тяжело стучало сердце, разум вопил прекратить этот гибельный квест, но я и бровью не повела. Решение было принято задолго до мысли выйти из игры.
«Держись крепче, любовь моя», — прозвучал его голос в моей голове.
21. Любовь бывает кусачей
Жгучая боль от вонзающихся в мою плоть зубов Доминика прошла так же внезапно, как и появилась, уступая место умиротворяющей эйфории. Все докучающие мысли, горе, страх и тягости будто просто распались на мелкие крупицы и унеслись прочь.
В глубине души я понимала, что эти ощущения неправильны. Я знала, что должна бороться усерднее против этого мысленного захвата, но презрение к себе быстро улетучилось туда же, куда и все остальные плохие мысли.
Его яд разливался по венам как целебный бальзам, излечивая всё, чего касался. Он стал моим лекарством, новообретенным снадобьем, потому я и цеплялась за это чувство всё сильнее. Мне было не важно, что мысли крутятся в голове так же быстро, как и комната, или, что я вот-вот упаду на колени. Я хотела большего. Не потому, что в этом нуждался Доминик, охваченный моим жаром, а потому что в этом нуждалась я. Мне было необходимо оставаться в его объятиях столько, сколько выдержу.
