Одет вновь прибывший был по-тюремному, но равно как на мистере Джони, на нём эта одежда сидела вовсе не так мешковато, как на прочих каторжниках. В нём была заметна некая аристократичность, которую не может скрыть никакой костюм. Кроме того, он держался очень уверенно, с достоинством, которое сразу заметили все.
— Ишь, а форсу у него не поубавилось! — фыркнул толстяк с лицом, тронутым оспой. — Смотрит так, точно и здесь кого-то вот-вот изловит. Ищейка проклятая!
— Ничего! — Сквозь зубы проговорил здоровенный малый с туповатым и грузным лицом. — Здесь его спесь недолго продержится... С грузильцами петухом не походишь. Да и мы с ним потолкуем по-свойски.
Офицер в это время проверял по списку фамилии вновь прибывших. Он говорил вполголоса, и в толпе плохо были слышны его слова. Но когда он обратился к предмету всеобщего внимания, все заметили, что тон его стал другим: вместо небрежного подчёркнуто-деловым, и в осанке появилась вдруг позабытая на австралийской службе военная выправка. Казалось, он испытывает некоторое смущение перед новым заключённым.
Отдельно, словно тот был глуховат, он повторил для него одного:
— Подъём у нас в семь часов, завтрак в четверть восьмого, начало работ — в половине восьмого. Обед в час, до двух часов отдых. В восемь — окончание работы, половина девятого — ужин. Половина десятого — отбой, после одиннадцати хождение по лагерю запрещено. Вы поняли?
Произнеся последнее слово, лейтенант запнулся, точно хотел прибавить слово «сэр», но вовремя спохватился, вспомнив, что обращается к каторжнику.
Тот в ответ кивнул и спокойно ответил:
— Понял.
— Живут у нас в хижинах по двое — по трое, — добавил офицер. — Можете занять вон ту, крайнюю, она пока пустая. Думаю, вы не будете пока спешить познакомиться со здешней публикой.
Тут он чуть усмехнулся и испытующе взглянул в лицо заключённого. Тот слегка пожал плечами:
— Со здешней публикой я давно знаком, мистер Леннерт, благодарю вас.
Лейтенант вздрогнул:
— Я вам не представлялся, — пробормотал он. — Откуда вы...
Вместо ответа заключённый взял двумя пальцами и повернул тыльной стороной к лицу офицера большие серебряные часы, висевшие у того на нагрудном кармане. На крышке часов было выгравировано: «Лейтенанту Леннерту от товарищей по пехотному полку. 1889 год».
— За семь лет она мало стёрлась, ваша гравировка, — заметил каторжник.
— Чего не скажешь о моих погонах. — Уныло проговорил Леннерт, засовывая часы обратно в карман, откуда они так некстати свесились. — За эти семь лет давно можно было стать майором или, по крайней мере, капитаном...
