* * *
Когда мне было около девяти, я поехал в пионерский лагерь. С собой я взял большой охотничий нож, который, как помню, позаимствовал у моего дяди (большую часть моей жизни я увлекался собиранием ножей хорошего качества).
Какой-то мальчишка нашел нож и попытался забрать его у меня. Я ударил его, у него из носа потекла кровь. Вошла одна из наших воспитательниц и увидела меня стоящим перед этим мальчиком — оба в окровавленных рубашках, а у меня в руках нож. Она упала в обморок. Это был конец моего пребывания в лагере. Нужно было бежать. Так позорно провалилась моя первая попытка вхождения в коллективную советскую реальность. Поймав случайный грузовик, я поехал домой.
В возрасте четырнадцати лет состоялся мой второй и окончательный побег из родительского дома. Враждебность между матерью и мной становилась непереносимой. Я делался все более непокорным, вызывающим и раздражительным. Но отметки в школе всегда были хорошими. Все делалось так, чтобы у матери практически не оставалось повода для обвинений по отношению ко мне.
На какое-то время я попал в плохую компанию, оказавшись вовлеченным в банду карманников. Правда, я либо стоял «на шухере», либо только присутствовал при кражах, получая в награду пригоршню конфет. Но, к счастью, я быстро расстался с этой компанией. Однако эти ребята давали какое-то возбуждение и чувство общности, которых мне не хватало дома. Они могли также защитить меня от хулиганов (порой поход из дома в школу был связан с прохождением нескольких враждебных улиц, где тебя могли поджидать с кастетом или палкой). У меня не было отца, который мог бы отпугнуть их, а мой старший брат отсутствовал, реально или психологически.
К концу моей жизни в семье я был на грани того, чтобы силой противиться матери всякий раз, когда она нападала на меня. Прямо перед окончанием школы меня собирались принять в комсомол. И вот тут мать пришла в школу, чтобы пожаловаться на мое поведение, — поступок совершенно не в ее характере. Я был страшно сконфужен перед своими друзьями, в глазах которых уже создал себе ореол свободы и непокорности. Мне не хотелось быть комсомольцем, но отказаться от этого должен был я сам!
Я перерос городок Колпашево. Мне снился повторяющийся сон, будто я в Молдавии — стране вина, веселых песен и зеленых гор. В стране, где поэт Пушкин провел время в изгнании. Что-то гнало меня из моего родного городка. Была ли это просто жажда нового и попытка уйти от семейных дрязг? Или я где-то подсознательно чуял, что рядом лежали кости заключенных, жертв ГУЛАГа, похороненных в болотной тине под нашими улицами, кости, которые обнажились как-то во время весеннего паводка?
