Помню, в юности я гордился тем фактом, что меня не кусают комары. Если мы отправлялись куда-нибудь на пикник или в поход с классом в неподходящее время года, я обнаруживал, что большинство вскоре покрываются маленькими красными пупырышками, чертовски болезненными, – независимо от того, мазались ли кремами, опрыскивались ли спреями или закутывались в сетки. Меня же комары не трогали, самое большее я получал один укус, в лодыжку.
Подобный повод для гордости может показаться странным, но, когда ты молод, все воспринимается совершенно иначе. Как только ты начинаешь осознавать, что не являешься центром творения, тебе настолько хочется хоть как-то выделиться среди других, что для этого подойдет практически что угодно. Я был мальчиком, которого не кусали насекомые. Обратите внимание, леди и джентльмены, и отнеситесь с уважением: вот идет некусаемый мальчик, антикомариное дитя.
Уже потом, когда мне было за двадцать, я понял, что ошибался. Вполне возможно, меня кусали точно так же, как и всех прочих. Единственная разница заключалась в том, что у меня не было столь сильной аллергической реакции, и потому на мне не вскакивали волдыри. Я все равно оставался «особенным» – хотя к тому времени был уже достаточно взрослым, чтобы понимать, что это не такое уж и большое различие, и мне, напротив, хотелось надеяться, что в действительности я не так уж и отличаюсь от других, по крайней мере не в этом смысле. Меня кусали так же, как и остальных, и некусаемый мальчик исчез навсегда.
Сидя в баре и дожидаясь Бобби, я вдруг обнаружил, что не могу избавиться от этих воспоминаний. Моя семья, моя жизнь вдруг стали для меня чем-то таким, чего я не мог понять, – словно я вдруг заметил, что всю жизнь видел на заднем плане одно и то же, где бы ни находился, и начал наконец задумываться, не является ли все это одной большой декорацией к некоему фильму.
Собственно говоря, я действительно видел практически одно и то же. После службы в Конторе я так и не выбрался с обочины существования, а после встречи с Бобби осознал это еще более остро. Я занимался понемногу то одним, то другим, в том числе кое-чем незаконным и даже прямо преступным, но по большей части мне даже трудно вспомнить, чем именно. События стерлись в памяти. Я жил в мотелях, ресторанах и аэропортах, читая вывески и объявления, обращенные к людям вообще и никогда не предназначавшиеся лично для меня. Все окружающие казались мне похожими на тех, кого я видел по телевидению, их жизнь была частью некоей истории, моя же, похоже, не имела вообще никакой. По крайней мере, та ее часть, которая была связана с моим происхождением, внезапно оказалась безжалостно стерта, оставив лишь неизвестное количество пустых страниц.
