— Они служат другой цели. Той, которую я собираюсь тебе продемонстрировать.
— Я хочу уйти отсюда, — говорю я. — Поехали домой.
— Мы так и сделаем. Позже.
Его глаза все еще направлены на человека, идущего через улицу.
— Но сначала мы должны выполнить свою миссию.
— О чем ты?
Мое сердце забилось быстрее, а рука сжала сиденье.
Отец смотрит на меня.
— Расслабься, сынок. С каждым разом становится легче.
— Что становится? Пожалуйста, просто скажи мне, что мы здесь делаем.
Отец поднимается и слегка постукивает по стеклу, отделяющее нас от водителя. Лимузин притормаживает, когда мы проезжаем приют для бездомных. Уже вечер, люди выстроились в очередь, вероятно, в ожидании еды. Наш водитель сворачивает на право, в переулок. Затем машина останавливается, а сам он выходит наружу.
— Пришло время, Пирс.
Теперь мой отец довольно улыбается, но его глаза темные, почти черные. Я вижу, как он запускает руку в карман у окна и вытаскивает пистолет с прикрепленным глушителем.
Мое сердцебиение снова ускоряется, в затылке покалывает от страха.
— Отец, что ты делаешь?
Он не отвечает. Нажимает кнопку, стекло ползет вниз. Я вижу человека спиной к нам, мочившегося на угол здания. Его седые волосы торчат в разные стороны, он в рваных джинсах, забрызганных грязью, испачканной белой футболке, покрытой пятнами.
Перевожу взгляд на отца, он пистолетом указывает на того человека. И потом, словно в замедленной съемке, его палец нажимает на курок, а затем отпускает.
— Нет! — Слышу собственный крик.
Но уже слишком поздно. Пистолет выстрелил. Звук, который он издал, просто тупое «хлоп», а не громкое, отражающееся эхо, как это было бы без глушителя. Я гляжу на человека, стоявшего у здания, но его тело теперь распростёрто на земле, а футболка пропитывается кровью, вытекающей из дыры от пули, прошедшей через его спину прямо в сердце.
Картинка смазывается, когда тонированное стекло поднимается. Я чувствую, как лимузин отъезжает. Медленно поворачиваюсь, чтобы посмотреть на отца. Пистолет исчез, а он наливает себе стакан скотча.
Смотрит на меня, а улыбка все еще, как приклеенная, на его лице.
— И это, мой сын, то, что значит быть Кенсингтоном.
Ранее в 1990 – х
Я лежу в постели, моя голая грудь скользкая от пота, а сердце колотится. Зажмуриваюсь, затем открываю глаза и вижу картину напротив моей кровати, а прямо под ней комод из темного дерева. И тогда звук Бетховена наполняет помещение. Это срабатывает будильник.
Снова закрываю глаза и потираю лоб. Это был просто сон, или, скорее, кошмар. Я годами не думал о том дне. Но вчера, по дороге на встречу с клиентом, когда машина притормозила на светофоре и, посмотрев направо, я увидел бездомного. Он справлял нужду на угол здания, и память о том, что тогда произошло, захлестнула меня.
