— Он не мертвец, — настойчиво повторил Грэнвилл и взял девушку за руку. — Сегодня утром Джинни с ним разговаривала. А я с ним потом встречался. Он живой. Говорит, что был вынужден броситься под машину, чтобы меня разбудить… не допустить, чтобы я и дальше спал.
— Мы с тобой что, на второй круг заходим? — насупился Гарднер.
— Он еще кое-что сказал, но я не совсем понял. Дескать, я представляю собой опасность, потому как я ученый-поэт. Я… должен кое-что выяснить.
— В двух словах, что именно?
— Сам не знаю. Раскрыть какой-то обман. Мистификацию. Нас дурят.
— В чем конкретно? И кто?
— Не знаю. Это как слепому описывать краски. Не поймет. Мы все слепые. Чего-то не видим, не понимаем. Мы…
Его перебил смех Гарднера. Лишенный веселья смех попугая. Грэнвилл холодно всмотрелся в лицо друга и коллеги, такое знакомое лицо с круто изогнутыми рыжими бровями, с морщинками у глаз… И тихо произнес:
— Эй, Гарднер.
Тот прекратил хихикать.
— Пожалуйста, извини. На меня иногда находит.
Пальцы Джинни стиснули ладонь Грэнвилла.
— Чарлз, что-то не так?
— Да ничего, Джинни. Просто я сейчас впервые разглядел твоего брата. Может быть, я и весь мир сейчас впервые разглядел.
— А давайте-ка, доктор, проверим ваш пульс, — Гарднер потянулся к руке Грэнвилла.
— Этот смех, Гарднер, — отстранился тот. — Он тебя выдал.
— Дружище, если я тебя обидел, извини…
— В точности как у Ковена и Арно. Джинни, а ты его узнаешь? Конечно нет. Ты же не слышала, как они смеются. А я слышал.
— Чак, да объясни же… — в растерянности попросил Гарднер.
— Не помню, кто сказал, что человек — это смеющееся животное. А ты, Гарднер, смеющимся животным не являешься. Верно? Ты нечто иное. Ковены, Арно, Гарднеры… Как я должен вас называть? Санитарами? Охранниками? Пришельцами?
— Чарлз, ради бога! — взмолилась Джинни.
Гарднер набычился и приблизил к Грэнвиллу побагровевшее лицо:
— Ты все сказал, приятель? А теперь послушай меня. Плевать я хотел на твои сны, животных и мистификации. Все это меня не касается. Что меня касается, так это Джинни и твоя карьера. Сколько тебе уже лет? Двадцать пять? И сколько ты учишься? Лет девять? Во что это уже обошлось? Почти в десять тысяч?
— Ну вот, начинается. — Грэнвилл отвернулся. — Социальное давление. Ковен о нем упоминал.
— Дай мне закончить. — Гарднер заставил его повернуться обратно. — Если будешь и дальше молоть подобную чушь, глазом моргнуть не успеешь, как вылетишь из больницы, и это будет уже не смешно. Как насчет лицензии? А? Да никак, кто тебе позволит открыть частную практику! И что собираешься делать? Выбросить псу под хвост девять лет учебы, карьеру, десять тысяч баксов из-за какого-то дурного сна? И умереть в придорожной канаве?
