Кровь из носа потекла какая-то странная. Липкая и горькая. То бледно-розовая, то тёмно-красная. Пульсирующими толчками она заливала мою одежду. Боль стала невыносимо острой и одновременно, какой-то чужой. Но почему-то исчез панический страх. Видимо, я быстро привык. К ним.
К этим, явно, не ангелам.
— Не в твоих это мыслишках должна была расцветать новыми смыслами суть существования. Почему ты не думал ни о покаянии, ни о прощении? Почему ты боялся раскаяться в своём смертном грехе, и почему не просил прощения?
— Я каялся! Я просил! — крикнул я, за что получил ещё один ощутимый удар.
— Ты сам-то веришь себе? Не-а. Тебе дали достаточно времени, чтобы самостоятельно выйти отсюда. Думаешь, где-то наверху судить тебя будут, такого несчастного?
— Ты нужен! Был… когда жил и не терзал жизнь своими падениями. А теперь что с тобой делать?
— Убейте… — простонал я. — Я всё равно ничего не понимаю…
— Да ты и так мёртв!
— И не нужно тебе ничего понимать!
— Думаешь мир — это так просто, вот оно белое, вот чёрное. Обычно такие, как ты, думают, что чёрное не может обойтись без белого, а белое не может существовать без чёрного. Это я тебе как бы на пальцах объясняю. А на самом деле, в чёрном есть белое, а в белом чёрное. Это не разные цвета, это всё одно и то же. В общем, зачем объяснять, если ты видел только две полярности: счастье и горе…
— О… — только начал кричать один, как второй оборвал его:
— Тссссс!!!
— …сколько ещё дебилов, мудаков, долб… ов…
— Покороче давай.
— …предстоит нам увидеть! Ведь с каждым днём их всё больше и больше!
— Это всё потому, что люди разучились думать сами, а слушают всё кого-то, кто блудится в мыслях и чувствах. И красота, красота исчезла!
— А ты, в принципе, молодец, — неожиданно один из них вспомнил про меня.
— Нет, я дурак, — прохрипел я в ответ.
Один непродолжительно рассмеялся.
— Так мы ничего и не узнали с вами, коллеги, — обратился он же к двум другим. — Ладно, нарушений выявлено не было, добивайте, и пошли.
Они начали меня бить. Спокойно и как бы нехотя. А я больше всего, ну просто очень, очень сильно захотел испариться отсюда, к ней. Я никогда ничего так сильно не хотел в этой жизни…
Яркий солнечный свет бил в лицо. Во рту был медный привкус, но следов крови я не ощущал на своём теле. Я стоял, прислонившись к какому-то железному материалу.
Я решил открыть глаза. Свет из темноты расступился, и я увидел знакомую при счастливой жизни картину.
Городской парк. Зелёные деревья шелестели листвой. Я стоял у ограждения из сетки рабицы, и, как в детском саду, дожидаясь маму, кусал железные прутья, собранные в простой узор.
