Закутавшись в одеяло и прижавшись к чуть тёплой батареи, я попытался снова уснуть. Однако, сны на сегодня, похоже, закончились. Я всё приговаривал про себя: «верните мне моё счастье, верните меня, мне очень тоскливо, я очень устал, так больше нельзя…»
По кругу бесполезные причитания всё так же крутились в моей голове. На шёпот напрашивалась молитва, но чёрная плоть атеизма перекрывала кислород духовному сознанию. Я беспомощно корчился в темноте от одиночества, сходил с ума и ждал утро. То утро нового дня, в котором снова растает моя надежда. Но что-то толкнуло мою реальность, и я вспомнил…
Как летний дождь падал на зелёную листву дерева под которым мы прятались. Было очень тепло, хоть лето и отдавало последние свои силы на поддержание этой идиллии красочной поры, где так легко радуешься мелочам, и не хочешь верить ни во что плохое.
— Ты только не грусти! — сказала она, хоть и тончайшая нотка невыносимой печали тронула её голос, и капли дождя превратились во что-то такое горькое.
— И ты не грусти. Повода-то особого нет. Я приеду, да и дождь скоро кончится… — врал я и пытался держаться спокойно и даже немного равнодушно к сложившейся ситуации.
Да, мне надо было уехать, но не на «скоро» а практически навсегда. Да и дождь не думал заканчиваться. Издалека приближалась гроза. Но тогда я ещё верил, что не всё так плохо.
— Мы ведь будем созваниваться каждый день после работы?
— Да, конечно, как же иначе то, сказал я.
Телефон я выбросил прямо в аэропорту, как прилетел в чужой город.
— А ты мне чего-нибудь привезёшь? — попросила она.
— А что ты хочешь?
— Себя поскорее привези! — улыбнулась она и снова мило загрустила, видя как наш бумажный кораблик уплыл далеко по течению образовавшегося, из-за всё сильнее расходившегося ливня, ручейка.
Будто вчера это прощание, будто вечно вчерашний дождь.
Заоконная свобода казалась более страшной тюрьмой, чем моё помещение без удобств и уютного электрического света. Даже странно, что я бежал именно сюда. Бежал от своего позора и страха. От своей беспомощности в свою мнимую одинокую величавость.
И вот, кажется, солнце понемногу начало появляться над густой серой массой облаков, осветляя равнодушное чужое небо. В комнате светлело. Я поднялся с пола, не выбираясь из объятий одеяла. Всё равно было прохладно и меня знобило.
На подоконнике лежало моё письмо. Загнутый край его слегка трепыхался на сквозняке. Воспалённое полумраком зрение восстанавливало визуализацию написанного, но так логически и не оконченного письма.
