Я. Ты. Ты и я — что это такое? Где мы? Какие дебри разделяют нас и какие облака сближают? Мы оба, каждый из нас очень долго идем к собственному «я», но не каждый его находит. Ты нашла? А я нашел?.. Все это очень сложно понять и тебе и мне. Поэтому, когда мы снова увидимся, я подарю тебе алую розу, а ты мне подаришь частичку своего «я». И пусть мы никогда не узнаем того, что должны знать, зато мы снова усядемся рядом, а это вполне уважительная причина для счастья. И нужно ли теперь знать что-либо еще? Тебе… Мне… Нам…
У пары вполне сложившихся и достаточно известных по театру, кино и телевидению актеров, репетировавших театральную постановку, не выходил любвеобильный поцелуй в конце второго акта. Молоденький режиссер смотрит и — нет — не верит! Ну, казалось бы, два мастодонта актерского искусства и — на тебе! — никак. Он им и то, и се сулит, и уговаривает, и умоляет, и кроет по системе Станиславского… Ни-че-го! Он судорожно квохчет, понимая свою бездарность режиссерскую, клянет себя за все и вся, носится с ними как дурак со списанной торбой, грозится уйти в монастырь на вечное поселение. Ничего. Никак. Тогда он напивается до полусмерти, а когда полуживой валяется в театральном же гардеробе, слышит тихий рассказик гардеробщицы тети Паши о том, что они-то, те-то, его-то, давно ужо в разводе. А за семейную жизнь так ужо друг дружку поистрепали, что таперича ужо и поиграть в любовь-то им кишка тонка. Вот, сынок. А ты спи, лежи, оклемывайси, родименький…
Она сказала ему, что любит. Он подумал, что да, судя по всему, так и есть. Она еще сказала, что существует нелюбимый, что никак не может от него отвязаться, надоел, угрожает, и надо бы ей помочь от него избавиться. Он подумал, что сам ей угрожать, конечно, не сможет, зато тоже сможет когда-нибудь надоесть и оказаться нелюбимым, но помочь надо. Тот, нелюбимый, пришел, но он ничего не успел сказать нелюбимому. Когда нелюбимый вонзил нож в его сердце, он подумал… Нет. Не успел подумать. Ни-че-го!
Слабость порождает подлость. Какая убийственная мысль, какое горькое осознание! Но дальше думать было некогда — пиво из холодильника стояло на столе, а рядом поджидали горячие креветки. Начинался футбол. После футбола неплохо было бы еще и бокс посмотреть…
У скульптора осведомились о его приверженности к малым формам. Почему бы, скажем, не создавать изваяний покрупнее, помассивнее? А он так видит, и вообще — мастеру все формы подвластны. А те, кто не может по достоинству оценить или аргументированно порицать произведений мастера, обычное говно. А он мастер, а все остальные — говно. Мы возмутились, оскорбились такими прямо нелицеприятными характеристиками, но одна записная сплетница разнюхала и доложила: дескать, оказывается, у него крепкая и дружная семья; жена хоть не красавица, но покладиста. Детей у него двое своих и четверо приемных, но он им одинаково отец, а жене защита и опора. А еще он занимается ремонтом квартир и неплохо этим делом зарабатывает. А еще у него в студии стоит что-то огромное, укрытое четырьмя вместе сшитыми белыми простынями. И что, судя по всему вышеперечисленному, он мастер. А мы говно. Обычное. Обычное.
