От нового и приятного знакомства повеяло воспоминаниями о цирке моего детства. Знаете что приходит на ум первым при этом, чуждом теперь некоторым обновленцам словосочетании «Советский Цирк»?.. А зуд собственных ладошек от аплодисментов благодарности за четкую профессиональную работу, приносящую особую и неподдельную радость не только мне одному. В настоящее время в этой связи я радуюсь лишь новому и приятному знакомству с человеком, переносившим вместе со мной эту вот самую неподдельную радость, да еще и передающему ушедшую ее, и не только мне одному. А как мне хочется вот так же переносить туда-сюда обрывки моей радости и передавать ее вам, и не только вам одним — это уже совершенно другая история. Хочется. Но я слаб и невнятен в любом проявлении радости, поэтому я и печален и порою непонятен… И вам… И вот вам… Да и себе самому. Дарите друг другу радость! Я в очереди. Если что, я последний. За мной пока никто не занимал.
На перламутре пропитанного солнцем запотевшего окна скрюченным пальцем он написал слово Ж И З Н Ь. Потревоженная влага от букв потянулась прозрачными тонюсенькими подтеками вниз, к изуродованному штапику заскорузлой оконной рамы… Пять тоненьких струек — медленно вниз по стеклу… А напротив — две, из его собственных глаз, а потом со щек и в подоконник: кап-кап… кап-кап… Хотелось верить… Нет — хотелось точно и достоверно знать, что они ошибаются, ошиблись, все не правильно, не так, и не про него… Как бы вырваться отсюда?… Вот прямо сейчас выбежать на улицу и совершить какое-нибудь не очень страшное преступление. Разбить витрину или лобовое стекло вон у той черной машины, чтобы попасть в тюрьму… На муки, на унижения и боль! Как хорошо бы сейчас оказаться дома, самому устроить грандиозный скандал, не памятуя уже о том, как старательно он все время сторонился и избегал всевозможных всякого рода разборок и склок… Они ошиблись! Они ошиблись. И он дорого платит за ошибку. Ценой себя. Ценой себя. Его позвали по фамилии, он обернулся… Да. Пора. На процедуру. Искусственная почка. Это снова будут сейчас перегонять кровь. Ему ведь еще долго предстоит ходить и гонять кровь. Долго. До тех самых пор, пока он не наберется смелости, и не напишет на окне заскорузлое слово С М Е Р Т Ь.
А мы ничего не знаем, — сказали нам, — но третьего числа в четырнадцать-пятнадцать по московскому корова должна стоять вот здесь вот, в садике, привязанной к самопальной этой перегородочке, на фоне вот этих вот яблонь с крупными и румяными яблочками (клевый, кстати, ракурс!) и весело перемалывать челюстями свою жвачку, неподдельно при этом радуясь удавшейся коровьей жизни. Уф-ф! Телевидение — это вам не шуточки: это время, это деньги, это картинка! Делать нечего: третьего числа, без двадцати четырнадцать-пятнадцать, заходим соборно к нашим «рекордсменкам» и из наидохлейших выбираем самую наилучшую, ладненькую, эмоциональную и вполне так себе телегеничную Белку, за рожки ее на ремешок, и — милости просим — на натуру! Ага!.. Щаззз!!! Три раза по полтора идиота — мы ж поперли ее не в ту сторону коровника, не откуда обычно вываливают в тырло они, а куды шныряем туды-сюды мы, потому что иначе — через загон на натуру не попадешь! Только в немилосердный обходняк! То есть, прём ее в ту сторону, где она ни разу в жизни не бывала, отчего как-то прямо по-бабьи отчаянно психанула и так дернула ремнем закрепленного за ней слабосильного поводыря, что тот обалдуй незамедлительно боднул бестолковой и нечесаной личного употребления тыквой неожиданно встретившийся по курсу несанкционированный деревянный косяк. Так. Один поводырь сдулся — минус полтора идиота… Но до ракурса ее кое-как довели, конечно… И, конечно, не без наших мелких дополнительных потерь, но и не без ее крупных амбиций… Дошли! Привязали! Вместо того самого — радости коровьей жизни и прочее в том же духе видим явное ее недовольство всем подряд происходящим! Му-у-у-у-у!!!… Ну, че ты разоралась, че развыпендривалась? — захлебываясь одышкой, возбухнул на бедную животинку один из случайно оставшихся в живых поводырей. — Я за полгода столько матом не ругался, сколько за эти десять минут нашего славного пути! Стой, жуй, радуйся жизни! Велено! Телевидение к тебе едет, холера ты ясная курская аномалия! Тут Белка так резко мотанула своей буйной круторогой головушкой, что вырвала к чертовой матери с корнем ту самую хрень, к которой мы ее опрометчиво привязали, и прямым курсом пошла на только что лихо затормозивший возле нас автомобиль. Вот это как раз и оказались они — телевизионные деятели большого формата. Ну, и нормально… Они успели. Успели смотаться до того, как она собралась попробовать их на рог и, может быть, даже и на копыто. Последствия запланированных действий как-то вечно не вяжутся с предлагаемыми условиями! А с Белкой у нас все хорошо. Мы теперь ее так и зовем — Артиска.
