– Ты намного симпатичнее, когда не глядишь волком.
– Как хочу, так и гляжу, – огрызнулась Клодия.
Потом повернулась к двери, неся на себе платье.
– Когда-нибудь я завизжу, заору и завою прямо ему в лицо.
– Не думаю.
Элис спрятала старое зеленое платье в шкаф. Глянула на себя в зеркало, заправила под чепец выбившиеся седые пряди, достала косметическую палочку, открутила колпачок и сноровисто удалила морщинку под глазом.
– Кто меня остановит, если я стану королевой?
– Он, – парировала нянька. – И ты боишься его точно так же, как любой другой.
Правда. Степенно сходя по лестнице, Клодия знала, что это всегда было правдой. Ее существование делилось на две части: время, когда отец был дома, и время, когда он отсутствовал. И такой двойной жизнью жила не только она, но и все слуги, все поместье, весь мир.
Идя по деревянному полу между двумя рядами истекающих потом, затаивших дыхание садовников, молочниц, лакеев, факельщиков к карете, остановившейся на мощеном дворе, она размышляла, знает ли об этом отец. Возможно. Вряд ли что-то могло ускользнуть от его внимания.
Она остановилась на ступенях. Фыркали кони, в замкнутом пространстве двора перестук их копыт оглушал. Кто-то крикнул, старый Ральф поспешил вперед, два напудренных ливрейных лакея спрыгнули с запяток, открыли дверь и развернули ступеньки.
Какое-то мгновение проем был пуст.
Затем за дверцу ухватилась рука, показалась темная шляпа, плечи, башмак, черные бриджи.
Джон Арлекс, Смотритель Инкарцерона, выпрямился и небрежно отряхнул дорожную пыль перчатками.
Высокий, статный мужчина с аккуратно подстриженной бородкой, в камзоле и жилете из великолепной парчи. Клодия не видела его полгода, но он ничуть не изменился. Любой другой человек в его звании постарался бы стереть следы возраста с лица, но он, казалось, вообще не пользовался косметической палочкой. Взглянув на дочь, Джон благосклонно улыбнулся. В темных волосах, стянутых черной лентой, серебрилась элегантная седина.
– Клодия. Прекрасно выглядишь, дорогая.
Шагнув вперед, она присела в глубоком реверансе, но рука отца подняла ее, и Клодия ощутила на щеке ледяной поцелуй. Прикосновение его пальцев – всегда холодных и чуточку влажных – было неприятным, и, словно сознавая это, он обычно носил перчатки даже в теплую погоду. Интересно, находит ли он, что дочь изменилась?
– Вы тоже, отец, – пробормотала она.
Секунду он смотрел на нее – взгляд серых глаз, как всегда, тверд и ясен, – затем обернулся.
