Мама не хотела отправлять его вести воинов их дома за собой, это он знал. Он был неопытным, вспыльчивым, ненадежным, юным. Как только не звали его мама и старшие братья и сестры. Но они не могли поехать, да? Когда слуга прибежал в дом на закате, крича про «проклятие», только он из Делакруа не был в другом месте. И они мало понимали об этой гнили, не знали, сколько еще их полей пострадало. Мама не могла доверить это дело одним слугам.
Хорошо! Это был его шанс проявить себя, быть наравне с братьями и сестрами (почти всеми) в ее глазах. Он мог лишь представлять, как выглядел: под ним скакал рыжий конь, его синий плащ и черные волосы развевались за ним, сшитая на него кираса — чистая, но не новая — сияла в свете луны. Он был как из книги сказок, как ему казалось. Он взглянул на юго-восток, надеясь увидеть силуэт старого замка Поврил на фоне звезд и неба — это дополнило бы иллюстрацию — но ночь была темной. Не важно, он просто…
— Мастер Сирилл, стойте!
Юный аристократ потянул за поводья, с болью повернув голову скакуна. Конь завопил, затормозил, резко встал на дыбы. Удача и стремена, а не умения Сирилла спасли его от полета.
Он развернул коня, склонился и зашептал ему, похлопав по шее — дав при этом шанс дыханию и сердцу замедлиться. Он недовольно (но и напугано) посмотрел на стража, который кричал.
— Как это понимать, Джордейн?!
В плотном плаще и с табардой с гербом льва в маске Дома Делакруа, солдат направил коня вперед на пару шагов и указал рукой, другой гладя усы.
— О, — Сирилл отчаянно надеялся, что свет луны скрывает его румянец, или Джордейн с другими могли списать это на холод. Не важно. Он знал, что они смеялись в душе, хоть скрывали, обученные этому. Он знал, что мама услышит об этом. — Хорошее зрение, — сухо отметил он. Стараясь вести себя спокойно, он слез с седла, взял у стражи только зажженную масляную лампу и опустился, чтобы осмотреть твердую землю, по которой, любуясь собой, несся почти вслепую.
Или на то, что должно было — как и все поле в это время года — быть твердой землей.
Но почва на поверхности была вязкой жижей, напоминая гниль, что оставалась от овощей, испортившихся в доме. Испарения жалили глаза и легкие, как моча старого кота. Сирилл закашлялся, горло сдавило, его почти стошнило.
Черчи и жуки разных видов, даже те, кого не бывало зимой, лежали на поверхности жижи. Некоторые еще дергались. Многие давно умерли. Сирилл знал по прошлому примеру, что растения, пережившие холод, тоже погибли, а земля станет сухой, зернистой, не подходящей для фермерства.
