— Да просто обычные семейные дела, — говорит он, бросив взгляд на маму.
— Ты можешь зайти, — говорю я и, махнув ему рукой, открываю другой ящик. — Она тебя не укусит.
Тут я вспоминаю, как кусала его тогда, и изо всех сил стараюсь не рассмеяться. Всё становится еще хуже, когда я поднимаю глаза на Криса и вижу, что он тоже прикусывает губу, явно подумав о том же самом. Он суёт руки в карманы джинсов и, похоже, не может дождаться момента, чтобы отсюда свалить. Поэтому, когда он подходит ко мне и предлагает свою помощь, меня охватывает нечто вроде шока. Он видит, как я вожусь с упаковкой лейкопластырей, и протягивает руку.
— Вот здесь. На них на всех теперь эти чертовы защитные пломбы.
Я безмолвно, вручаю ему упаковку, и он с лёгкостью ее открывает.
— Держи, — говорит он, снимает с лейкопластыря плёнку и протягивает его мне.
— Спасибо, — отвечаю я, прижав кровоточащий порез к маленькой белой прокладке внутри пластыря, и Крис оборачивает им мой палец.
Это самое приятное, что кто-либо делал для меня за долгое время.
— Кэсс, можно задать тебе вопрос? — неожиданно говорит Крис.
Я поднимаю на него глаза.
— Конечно.
Он так серьезен, что я начинаю беспокоиться.
— Почему бы тебе не поместить твою маму в лечебницу? Я имею в виду, тогда ты могла бы жить своей жизнью. Подальше отсюда. Подальше от Ган-Крика.
Он оглядывается на нее, будто не хочет, чтобы она это слышала, что само по себе смешно, так как в ее состоянии уже невозможно ничего слышать.
— Извини, — быстро добавляет он. — Просто ужасно о таком спрашивать.
Я качаю головой. Это первый за долгие годы нормальный разговор с человеком, не считая Дэймона? Да. Это он.
— Все в порядке, — отвечаю я. — Ничего ужасного. После аварии мы привезли ее домой из больницы скорее для паллиативного ухода. Врачи говорили, что она быстро умрёт. Я часто думала о лечебнице.
— Так почему бы тебе этого не сделать? — настаивает он.
Посмотрев на мать, я печально улыбаюсь. Когда-то она была такой красивой.
— Потому что там она умрет. Это разобьет ей сердце, и она умрет в одиночестве, а мне придется жить, зная, что я убила свою собственную мать.
Мы возвращаемся на кухню, и Крис неловко топчется рядом. В этом доме неловко всем, кроме его обитателей. Это как, когда переступаешь порог какого-нибудь жилища, и у тебя из легких испаряется весь воздух. Ты бродишь там и одновременно задыхаешься, пока, наконец, не выходишь на улицу. Откашлявшись, ты, наконец, набираешь полную грудь морозного зимнего воздуха и благодаришь Бога за то, что тебе не нужно здесь жить.
