Половину пути пробежал Чернышев только с одной мыслью, как бы поскорее ухватить за кадык злобного похитителя Анюты, но на второй половине, когда мысли понемногу стали приходить в порядок, Еремей решил сделать всё без спешки. Здесь спешка, пожалуй, только во вред пойти может.
— Осмотрюсь-ка я сначала, а уж потом с подлеца спрос сделаю. Вот только бы местечко приличное для спроса найти.
Осмотреться кат решил из жилища своего нового товарища Киселева, благо тот так в гости душевно приглашал, что отказаться от такого приглашения только совершенно бездушный человек сможет. А Чернышев таким еще не стал, не успел пока.
Еремей Матвеевич аккуратно обошел караульные будки на городских окраинах, нашел нужную примету, отсчитал от неё четыре избы и уперся в убогую землянку. Даже и не землянку скорее, а так яму хворостом прикрытую. Из ямы доносился богатырский храп, и торчала черная пятка.
Разбуженный крепким щелчком по пятке Иван, для начала хотел рассердиться, но, быстро разглядев возмутителя своего покоя, искренне возрадовался.
— Ерема! — заорал он, хватая ката тощими, но жилистыми руками. — Друг ты мой сердечный! Сколько лет? Сколько зим? Ты-то как здесь? А я вот видишь, поспать немного решил. Всё ведь в заботах, всё ведь в трудах. Нет мне покоя и уж, наверное, не будет никогда на этом свете. На роду мне такая жизнь расписана. А была б судьба другая, да разве б я…
Тут вдруг Киселев запнулся на полуслове, вскинул к небу затуманенные вчерашней неправедной жизнью глаза и, выхватив откуда-то из ямы шапку, рванулся по проторенной тропе, увлекая за собой и Еремея.
— Бежим Ерема на пристань, — уже на бегу сообщал свои намерения Иван, — там купец Жохов баржу с мукой притащил, и сейчас грузчиков нанимать будут. Пойдем, сшибем по полкопеечки, а то нутро у меня так горит, что ты и представить себе не можешь. Огнем нестерпимым горит. И я так думаю, что огонь внутри меня, гораздо жарче даже самого адова пламени. Непременно жарче. Я же вчера опять у девок был. Копейку раздобыл и к ним. Хорошо посидели. Кстати, Марьянка по тебе уж больно сердечно убивается.
— Какая Марьянка?
— Ох, и озорник ты Ерема. Чего, уж забыл, с кем светлым воскресеньем в дальней каморке кувыркался? Сейчас денежку заработаем и опять к ним пойдем. Порадуй Марьянку ещё разок, уж больно ты ей по душе пришелся. Она мне вчера, как взялась про тебя рассказывать, будто колоколецем залилась. Динь-динь-динь. Ерема такой, Ерема сякой и всё выспрашивает, где тебя поскорее сыскать. Короче, присушил ты бабу ей на беду, себе на горе. А впрочем…
