Андрей Иванович утер лоб кружевным платочком и присев на любезно поставленный стул, спросил устало подьячего.
— Есть ещё сегодня кто?
Сеня вскочил из-за стола, недоуменно пожал плечами и отважно решился высказать свои мысли.
— Да вроде больше нет никого. Тихо сегодня. А может, пирожника попытаем?
— Какого пирожника? — нахмурил седеющие брови генерал.
— Ну, того, который офицерика ночью жизни лишил. Вон там за дорогой. Ну, мы же там Андрей Иванович вместе были.
— А чего его пытать? Он и так нам всё, что надобно сказал. Его пытать не надо, с ним всё ясно. Сегодня Петр Андреевич к Государю сходит, а недельки через две отсечем Матвею Кузьмищеву голову при большом стечении народа, чтоб другим неповадно было и дело с концом. Чего его пытать?
— Кому голову? — непроизвольно вырвался вопрос у Чернышева.
— Кузьмищеву, — крякнул генерал, отрываясь от кружки ядреного кваса, — пирожника так кличут — Матвей Кузьмищев.
И чего Еремей со своими вопросами полез? Не случалось с ним прежде подобного, а тут вдруг на тебе. Хорошо, что обошлось всё, а то ведь и иначе могло всё повернуться. От любопытства до греха один только шажок малюсенький. Чернышев мысленно покорил себя, а когда генерал вышел из застенка вон, ни к селу, ни к городу прошептал:
— Анюта Кузьмищева. Анюта. Вся моря синь в твоих глазах, и яхонт алый на губах. Анюта.
— Ты чего шепчешь, Еремей Матвеевич? — хлопнул ката по плечу подьячий. — Вспомнил чего?
— Да так я, — смутился Чернышев, — утомился чего-то, вот и лезут мысли дурные в голову.
— Чему тут томиться-то? — засмеялся Сеня. — Бывало, в день по десять следствий вели и ничего, а тут одно всего и ты утомился. Чего это с тобой?
— Не знаю, — махнул рукой Еремей, — не по себе чего-то. Кабы не пост, вина бы испил. Муторно на душе как-то. Кошки скребут. Никогда так со мною не было. Никогда.
— Насчет души ты поосторожней, — сразу перейдя на серьезный тон, заговорил Сеня. — В вашем деле про душу вспоминать не следует. Вспомнил раз, то пиши пропало. Плохо видно у тебя дело, раз так загрустил. Из-за Копеева что ли? Так не стоит он того. Да и ничего серьезного ему не присудили. Выпорют завтра на площади, поохает денька три, и опять с Акимовым водку начнут пить, а ты из-за него в переживания ударился. Выброси-ка ты Еремей Матвеевич всю эту дурь душевную из головы и пошли в кабак.
— Так пост ведь.
— Ничего. Помолимся завтра с утречка подоле, нас Господь, глядишь и простит, а вот если сейчас в кабак не сходить, так неизвестно, как оно всё еще с твоей душой повернется. Пойдем, благо Андрей Иванович мне неожиданно пятак подарил за усердную службу и сказал, что больше сегодня к нам не придет. «До завтра, — сказал, — не приду». Дело у него какое-то сейчас в царском дворце. Видишь, Еремей Матвеевич, сам Господь нам с тобою сегодня пособляет. Когда ж такое было, что генерал так рано из застенка ушел?
