— Куда же вы? — недоумевал Алексей Николаевич, не вставая, однако, с места, когда гости торопливо одевались в коридоре, меж тем как невеста никак не могла попасть в рукав шубки и только размазывала по лицу тушь. — У меня шампанское еще есть! Целых две бутылки!..
Глядя, как гости с кудахтаньем уходят, он с пьяной улыбкой повторял вслед за ротным запевалой:
Учил Суворов в лихих боях
Держать во славе российский флаг!
Отцом и братом Суворов был,
Сухарь последний с бойцом делил…
Алексей разжал объятия и отпустил бронзовую голову.
— Почему с Аленой детей не завел? — тихо, но внятно сказал Суворов басом.
Алексей вздрогнул и втянул голову в плечи. Не сидит ли кто за шторой? Нет, только торчит из горшка кустик герани.
— Ты ж ее любил, а как мучил, — не размыкая бронзового рта, продолжал Суворов. — Сколько раз она роды прерывала? Пять?
— Шесть, — виновато ответил Алексей, чувствуя, что не может оторвать холодеющих подошв от пола.
— Это еще почему?
— Сперва я не хотел — жили бедно, да и не догулял я. А потом она избаловалась…
— Эх, моя бы власть! Я бы тебя с ней в отдаленную фортецию запек: любитесь и размножайтесь!
— Батюшка, я и сейчас ее люблю…
Он осмелился было еще раз поцеловать полководца, но тот, видимо, отстранился, потому что губы Алексея наткнулись на герань.
Суворов откликнулся еще строже:
— И на порог не пускай! Поздно. Избаловалась! Лукавка, бесовка, любодейка!
Алексей Николаевич задумчиво пожевал пряный цветок.
— Жениться тебе нужно, пустограй! Тебя родил отец? И ты должен родить. Чтобы отблагодарить отца за рожденье…
— Так ведь отец даже не узнает про то, что я женился, — удивился Алексей. — Не увидит своих внуков!
— Экий ты телепень, право! — не без запальчивости перебил его Суворов. — Как же так — не узнает? Богу не угодно, что не множатся русские люди!..
Алексей пробормотал «покойной ночи» и поплелся спать. Путь из одной комнаты в другую оказался коротким и безболезненным, но затем произошла легкая борьба с брюками, не желавшими отделяться от него. Наконец Алексей с маху бросился на тахту и провалился в сон.
9
Как страшно, когда уходит любимая женщина. А если с ней прожито много лет, если она аккуратистка, повариха, хозяйка, вложившая душу в квартиру, в которой ты остался, — страшно вдвойне. Сколько мелочей стало привычкой, начиная от сшитой ею варежки — брать горячие чайники и кастрюльки и кончая прозрачными подкладками под выключателями, — чтобы не пачкать обои. Все это постепенно она забирала с собой, не разоряя, а раздевая квартиру. Казалось бы, ничего не изменилось — польский полированный стол, хельга, диваны, ее трельяж, телевизор — все на месте. Но квартира выстудилась, выглядела голой, чужой, нежилой.
