Тоска по сильной единоличной власти очевидно перешла с генной памятью тысячелетней истории существования человека как вида общественных животных. Причем раньше, при социализме, я этого за собой как-то не замечал. Просто было раздражение при виде ежедневно демонстрируемой на экранах телевизоров старческой немощи Кремлевской богадельни. После этого приход и Горбачева и Ельцина воспринимался с горячечным энтузиазмом, плавно переходившим в хронический скептицизм. Умом понимаешь что от одного человека в стране зависит мало, но по нашей извечной привычке хочется переложить на очередного любимца народа всю ответственность за происходящее в стране. Пусть работает, он у нас самый умный. А мы пока тут, в сторонке покурим, посмотрим что у него получится...
Основным признаком сильной власти у нас считается возможность посадить кого угодно и когда угодно не взирая на чины, звания и размер личного имущества. При этом как всегда надеешься что подобная же участь тебе не грозит. Как в том анекдоте: "Давай набьем морду еврею". "А вдруг он нам набьет?" "А нам то за что?!" . Так что свист щепок над головой при рубке леса воспринимается отстраненно, как нечто должное и само собой разумеющееся.
Краткое пребывание в рядах КПСС оставило у меня стойкое отвращение к самому этому слову - партия. Может где-то в других странах все иначе, но по моему мнению у нас в России любая партия, это узаконенная банда, созданная с основной целью побольше ограбить нас с вами. Хотя нет, это я все же перегнул. Последние выборы показали что это более аморфное объединение, по криминальной классификации скорее "шайка". Уж слишком быстро и непредсказуемо перетекали политкадры из одного объединения в другое, стараясь побольше хапнуть от предложенной на аукцион виртуальной медвежьей шкуры. Поэтому так и заманчиво это предложение выбирать законодателей не по партиям, а лично, как там это там, мажоритарно, что ли. Господи, какие дикие слова пришли в русский язык за последнее время! За всей этой мажоритористикой маячит скромная надежда что все-таки наберется в нашей стране четыреста умных людей сумеющих создать нормальные, понятные всем законы не имеющие какого-нибудь двойного смысла. Из всех деяний Наполеона мне в последнее время стал понятен его истинный гений как раз при создании законодательной базы. Он один надиктовал Кодекс, по которому Франция затем жила полтора столетия.
Вот так и живем мы здесь в провинции, шарахаясь из одной ереси в другую, стараясь понять смысл происходящего в столице, и все больше понимающих, что ни чего в этом понять невозможно.
