Ты много рассказывал мне об отце, говорил, что всем ему обязан, что именно он оказал на тебя как на писателя огромное влияние, что он целиком тебя сформировал, что ты вырабатывал себя, споря с ним. Он учил тебя, что добра с кулаками не бывает, если с кулаками, то это уже не добро. Ты видел, как он отчаянно переживал из-за того, что его корежила цензура, что он не мог писать так, как хотел. И для тебя литература была совершенно немыслима как профессия, он всей своей жизнью научил тебя писать исключительно для себя, свободно. И ты начал писать, понимая, что читателем твоим мог быть только КГБ. Отсюда все эти странные чекисты твоих романов, которым важно каждое написанное твоими героями, то есть тобою, слово, каждая запятая. Ты писал для чекистов, которые рано или поздно придут за твоими текстами и за тобой. И не их вина, что страна сделала очередное сальто-мортале, и им стало на какое-то время не до тебя.
Даже после смерти отца ты вел с ним непрекращающийся разговор, и это было больше чем диалог, это было сотворчество. Идею для твоего, наверное, лучшего романа “Возвращение в Египет” тебе отец подсказал оттуда. Ты говорил об этом в одном интервью: “Я перечитывал собрание сочинений Гоголя и обнаружил на полях комментарии моего отца. Что написано, разобрать не сумел, но пометы были сделаны в тех же местах, на которых останавливался я сам. Пройти мимо таких вещей трудно”.
Твой отец был сказочником, публиковал грустные мудрые сказки, но, мне кажется, ты вырос не на них, а именно на его неподцензурных разухабистых байках, полных другой правды о жизни и времени. Все они – о человеческом тепле и вере в чудо. Смысл был в соответствии не с внешней реальностью, а с сутью мироздания. Именно так живет твоя проза. Врач – для спасения людей, а не для убийства. Власть, полиция, тайные службы – для того, чтобы беречь нас. Мы идем в Землю обетованную, а не возвращаемся в Египет. Суть мироздания – в любви и в вере в чудо.
Наверное, ты любил рассказывать отцовские байки, потому что так ты удерживал отца, не давал ему уйти.
Наверное, и я для этого говорю сейчас с тобой – чтобы удержать хоть ненадолго, не дать тебе сразу уйти.
Мы могли подолгу не видеться, но разговор наш никогда не прерывался. Outlook – хранитель времени и слов.
Тебе о перечитанных “Репетициях”:
“Я был совершенно оглушен, смят, завернут в твой текст – и продолжалось так несколько дней, пока не перечитал всё. Невозможно было оторваться, хотя отрываться приходилось постоянно – заели всякие дела, к тому же мы переезжаем и т. д. и т. п.
