Среди невозмутимой тишины горницы раздался лишь протяжный крик удавленницы — и затем все смолкло.
Глаза старухи тоже широко открылись и как бы впились в глаза лежавшей под опрокинутой лавкой мертвой Аленушки.
Вид мертвой Агафьи Тихоновны с прикушенным до половины языком был страшен.
Не прошло и десяти минут после совершившейся ужасной катастрофы, как дверь в горницу дома Горбачева отворилась и на ее пороге с улыбкой радостного ожидания на губах появился Семен Иванович Карасев.
Взглядом, полным неподдающегося описанию ужаса, окинул он эти два обезображенные трупа и как подкошенный без чувств повалился у порога того дома, куда еще так недавно мечтал войти счастливым женихом.
Судные дни Великого Новгорода окончились.
Слова Семена Ивановича Карасева запали глубоко в душу Иоанна. Он приказал прекратить следствие по изменному делу. Опричники были собраны и усажены в слободах, назначенных для их постоя. Царь на другой же день призвал к себе Бориса Годунова.
— Что в несчастном городе? — спросил он его.
— Боятся, государь, верить покуда минованию ужасов…
— О, Господи! Что мне делать, преступнику! — воскликнул царь, и крупные слезы покатились из его глаз.
— Во-первых, государь, благоволишь ободрить заутра уцелевших… Во-вторых, разошлем помянники по обителям о поминовении страдальцев и страдалиц от Малютиной злобы… и коварства.
— Моленье о душах их наша обязанность, но не сильны они смыть с души моей злодейства рабов моих.
— Государь… жертвы не встают… но зато грабителей, притеснителей, ради корысти пустившихся на доносы, да не пощадит твое правосудие.
— Делай с ними что знаешь… и с Малютой.
— Ты не увидишь его более, государь… Разве донесу, когда честно сложит голову… в бою.
— О нем не напоминай… Приготовь все к выезду нашему… да собрать людей новгородских… хочу уверить их в безопасности.
Наступило утро, в полном смысле великопостное, сырое, промозглое, туманное. Небольшими и редкими кучками удалось расставить горожан, унылых, робких, загнанных, уцелевших от казней. Как живые тени стояли эти остатки недавно еще густого и бодрого населения.
— Едет! Едет! — торопливо закричали десятники стрелецкие, равняя ряды приведенных. Последние сняли шапки и опустились на колени.
Иоанн въехал в круг их и дрожащим от волнения голосом заговорил:
— Ободритесь, граждане новгородские, пусть судит Бог виновных пролития крови! Зла отныне не будет никому, ни единого. Узнал я, но поздно… злодейство. Кладу на душу мою излишество наказания, допущенное по моему неведению… Оставляю правителей справедливых… но памятуя, что человеку сродно погрешить, я повелел о делах ваших доносить мне прежде выполнения карательных приговоров…
