А тут еще думы об ответе царю, ответе, от которого зависела буквально его жизнь, то и дело путались с мыслями об оставленной им любимой девушке, как-то за ней уходит старуха старая, даст ли ей покой она, чтобы могла подкрепиться сном живительным да расправить на постеле мягкой свои усталые косточки?
Только бы ей поправиться да в слободу пробраться, дядя в обиду не даст… царь его, старика, жалует, — думал Карасев, даже при близости почти неминуемой смерти не будучи в состоянии подумать о себе.
— Будь что будет! — решил он, осаживая коня у крыльца царского дома.
Слух о происшествии на Волховском мосту достиг уже давно царского дома и вызвал на крыльцо толпу любопытных, с нетерпением ожидавших смельчака, решившегося заступиться за казненных по царскому повелению новгородцев.
Ожидание продолжалось уже очень долго, и иные стали сомневаться, сдержит ли дерзкий храбрец свое слово и явится ли сам перед ясные очи грозного царя.
— Задал, верно, тягу, подобру-поздорову, — замечали некоторые.
— Вестимо, не дурак, самому на плаху голову класть!.. — соглашались другие.
В числе ожидавших был и молодой Борис Годунов.
В момент, когда напряжение ожидания достигло своего апогея, на улице, где находился царский дом, показался всадник, осадивший своего коня у самого крыльца.
Это был Семен Карасев.
Годунов с первого взгляда узнал стремянного, медвежьего плясуна, и любопытство, в связи с расчетом, заставило царского любимца-политика заговорить с учинившим побоище.
Хитрый Борис выслушал дело и пошел в хоромы, тут же решив помочь виноватому, который не думал запираться и просить пощады. Это было выгодно для цели, у него уже давно обдуманной: низвергнуть Малюту, открыв глаза царю на злодейства, совершаемые его именем.
Воротиться к царевичу, настроить его явиться к отцу-государю с предложением выслушать лично преступника было для Бориса Федоровича делом нетрудным и недолгим.
Григорий Лукьянович, хотя, как и думал Семен Иванов, заранее забежал к царю, но не вдруг решился прямо сказать ему о бое опричников на Волховском мосту, подготовляя издалека царя и намекнув ему о сумасшествии стремянного Карася, который будто бы не помнил, за что поколол заигравших с ним товарищей, поддразнивших его медвежьей пляской.
Все шло как по маслу.
Иоанн Васильевич сочувственно принял известие о болезни своего верного слуги, лишь по свойственной ему подозрительности заметив:
— Разыскать, не было ли зла тут, не опоили ли его по насердку!
