Он и не догадывался, что под влиянием Агафьи Тихоновой в сердце его дочери уже давно и глубоко укрепилось чувство любви к покойной и что он на могиле последней может смешать свои земные слезы мужа с чистыми слезами любящей дочери.
В одно из воскресений, после обедни в том самом монастыре, где была похоронена Елена Афанасьевна и куда неукоснительно ездил Афанасий Афанасьевич и Агафья с Аленушкой, последняя, видя, что отец направляется из церкви не к ожидавшему их за оградой экипажу, куда ведет ее няня, вдруг стремительно схватила его за рукав и тоном мольбы сказала:
— К маме!
Горбачев остановился в недоумении.
— К маме… ты хочешь к маме?.. — переспросил он дрожащим от внутреннего волнения голосом.
— Хочу к маме… — прошептала девочка.
— Пойдем… милая дочка… пойдем… веди меня к маме… — взял он Аленушку за руку.
Последняя твердой, уверенной поступью пошла по направлению к кладбищу, крепко держа за руку своего отца.
Агафья Тихонова с немым восторгом и со слезами радости на глазах созерцала удалявшуюся от нее парочку и, когда они скрылись на повороте дорожки за палисадниками, возвела очи к безоблачному июльскому небу, на котором, как бы сочувствуя ее радости, весело играло полуденное солнышко.
Аленушка привела Афанасия Афанасьевича прямо к надгробной плите своей матери и, оставив его руку, набожно опустилась на колени. Отец пал ниц рядом с дочерью.
Горячая была его молитва. Окончив ее, он взглянул на Аленушку и из глаз его ручьями брызнули слезы, это были слезы восторженного обожания, появившегося в его сердце к молящейся дочери.
Да и на самом деле, надо было видеть эту шепчущую молитву девочку со сложенными на груди руками, чтобы воочию узреть ангела, молящегося перед престолом Бога.
И странное дело, только теперь, при этом взгляде на дочь Горбачев почувствовал и понял, что она живой портрет ее матери, что милосердный Господь возвратил ему то, что было для него, казалось, потеряно навсегда, возвратил ту Аленушку, которую он нашел замерзшею пятнадцать лет тому назад на крыльце своего дома.
С немой, невыразимой словами благодарностью возвел он очи к ликующим, как бы по поводу его счастья, небесам.
Этот день был для него началом новой, счастливой жизни. Он вернулся домой совершенно обновленный и с энергией почти молодости принялся на другой день за дела.
Все свое свободное время он с этих пор стал посвящать своей дочери; шутя учил ее грамоте, в которой она делала быстрые успехи, а между занятиями беседовал, как с большой, о ее покойной матери.
