Мишка — хозяин. В делах у него порядок. Правда, в дом не войдешь: брага пыхтит во флягах, квасится молоко для сыра, днем и ночью течет ручеек из самогонного аппарата — все духовитое, с непривычки голова кругом пойдет. Но Мишка — привычный, и свое — не воняет. Да и рассиживаться в доме ему не с руки.
А еще Мишка любит баб. На хуторе с бабами не густо: старье да потрепанные шалашовки вроде Мани Дворняжки. Потому и Надю он с ходу захомутал. Кинулся, ухватил, и стала своей. И держит пять лет. Значит, по нраву.
Целых пять лет прошло. В новой для нее, хуторской жизни Надя понемногу обвыклась ли, притерпелась, хотя все было непривычным: огородные дела, заботы с коровой, домашняя колгота с печкой, углем и дровами. И почтальонская работа, дорога от станицы до хутора в двадцать верст. И такой вот объезд каждый месяц, с Мишкой и его долговой тетрадью.
— Распишись. С тебя причитается. Обмывать будешь? Две бери сразу. На подметках сэкономишь.
Каждый год слушает Надя такие речи, а привыкнуть не может. Так же неловко ли, стыдно, словно в тот первый раз, когда плакала и кричала сожителю:
— Не хочу! Не поеду с тобой! Сам собирай свою дань!
Но Мишка укоротил ее в миг единый:
— Ты забыла, кто есть? Отберу все, и останешься с узелком. Беженка. Куски пойдешь собирать!
Голос у Мишки — железный, взгляд — ледяной. Такая сила не только солому ломит. Тем более рядом — мать и дочь.
Поехала и в другой раз, и в третий. А потом порою напивалась допьяна, плакала, ругая Мишку и пугая близких своих.
День нынешний закончился тоже скандалом. От дома к дому объехали хутор, раздали пенсии, собрали долги. Дерматиновая сума опустела. Мишка довольно похмыкивал.
Уже возвращались, когда остановил их Володя Арчаков возле своего подворья. Зная Мишкин обычай, Володя спросил:
— У тебя не осталось?
— Найдем, — отозвался Мишка и засмеялся: — Загулять решил?
— А мы что, не люди? — хохотнул Володя. — Может, кого в гости заманим, — подмигнул он Наде. — Тем более транспорт у меня получше, чем эта громыхалка. В кабинке не дует и мягкое сиденье…
Он смеялся так завлекательно, белозубо, что Надя подыграла ему, хохотнув:
— Не сравнишь. Да у тебя еще музыка.
Мишка их веселья не разделил, а позднее сказал Наде:
— Ты с ним больше не езди.
— А если попутно. Что, пешком лучше идти?
— Школьная машина ходит.
— Через три дня на четвертый.
— Тогда пехом ходи. А с ним чтоб не ездила.
Надя перечить сожителю не стала, перемолчав. Казалось бы, ее бабьей натуре должна была льстить очевидная Мишкина ревность. Но почему-то не льстила, а тяжелила душу.
