Тот чудовищный день, то чудовищное обманчиво-солнечное лживо-разнеживающее почти жаркое майское московское воскресенье, которое перевернуло всю их жизнь, Елизавета Марковна то и дело вспоминала в мельчайших деталях с самого ее тогдашнего утреннего пробуждения. Елизавета Марковна проснулась у себя в Брюсовом поздно, часов в одиннадцать, и не вылезая из постели правила, гелиевой ручкой, распечатанную под утро рукопись. Вечером накануне так вдруг что-то прихватило сердце, что боялась даже лечь в постель, — досидела за компьютером, за новым эссе о Ходасевиче, до пяти почти утра. Утром сердце вроде отпустило — на рассвете даже выгуляла Зою возле дома, — а уж когда выспалась, да увидела розовый солнечный луч на паркете, да радостную солнечную Зоину морду… но какая-то странная пугающая неуверенность в сердце осталась — словно при любых резких движениях сердце раскачивается в гамаке, а как заволнуешься — так и вовсе улетает на тарзанке. В полдень позвонила Майка:
— Маркуша, ну ты идешь с нами? Где встречаемся? Или мне зайти за тобой?
— Майка, боюсь, что сегодня ты пойдешь за двоих — и за меня тоже… Я сегодня не выдержу в толпе.
— Маркуш, ну ты не расстраивайся — я забегу тогда вечером к тебе, сразу после митинга, накормишь? Мы ненадолго, туда и обратно, просто чтобы на несколько человек там было больше!
Спасовала, в тот день Елизавета Марковна спасовала, и Майка на Болотную отправилась без нее, с несколькими друзьями из университета и еще тройкой ребят, с которыми они познакомились еще в декабре на митинге на Сахарова. Спасовала, хотя до этого, все последние месяцы, стойко рука об руку и с Майкой и с другими своими студентами выдерживала и давку на каждом протестном митинге, и мегафонный ор в ухо, и каждое задиристое запрещенное протестное гуляние, — и унизительные игры в разгоны и догонялки — всегда почему-то с чернокасочными омоноидами в роли водящих, а не наоборот, — и даже отогревала у себя дома всех юнцов после того омерзительного холодного мартовского вечера на Тверской — где громоздкие омоноиды затеяли с людьми грубые силовые салочки… Как бы стилистически далека ни была академичная восьмидесятидвухлетняя Елизавета Марковна от уличной романтики, — но не выходить на протесты вместе с молодежью и вместе со всей московской интеллигенцией было невозможно: уж больно нагло подтасовали думские выборы — а президентские выборы так по сути и вообще отняли, изобретя паскудную рокировочку членов политбюро, — уж больно нагло и безнаказанно загоняют страну назад в советский свинарник, с гламурным бессменным профи-свиноводом с опять уже наточенным ножом наготове! Если промолчим — станем пособниками подлецов, преступников и убийц! Майка, но сегодня ты пойдешь за меня.
