«Я не хочу, чтобы мою дочь, когда она подрастет, дразнили в школе… Не хочу, чтобы люди говорили ей, что ее родители наркоманы». Еще он тихим, но твердым голосом сказал, что больше не принимает наркотики. «Нет ничего лучше, чем рождение ребенка, – обезоруживающе говорит Кобейн. – Я всегда обожал детей. В летние месяцы мне доводилось работать в ИМКА, где у меня бывало где-то под тридцать подопечных-дошкольников. Держать на руках ребенка – лучший в мире наркотик». А еще он не хочет быть для подростков-поклонников группы плохим примером для подражания.
Я до сих пор считаю, что Курт тогда говорил искренне. Хилберн взял интервью для статьи и у меня.
Дэнни Голдберг… подтвердил в отдельном интервью, что заметил, как сильно изменился Кобейн с весны.
«Курту очень трудно оказалось справиться с неожиданным успехом, – рассказывал Голдберг. – У него сложная судьба, когда я стал его менеджером, у него в буквальном смысле не было своего жилья. А затем всего за несколько месяцев он превратился в мировую знаменитость. Он какое-то время пребывал в замешательстве, но весной я заметил, как он изменился, увидев ультразвуковые снимки плода. Он повесил их дома на стену. Сейчас он чувствует себя лучше, чем я когда-либо видел».
Не забывая и о карьере, Курт заверил фанатов, что скоро их ждет новая музыка от Nirvana, при этом сформулировал все так, чтобы городские власти поняли, что и о родительских обязанностях он не забывает.
Мы можем записываться и иногда давать концерты, но вот физические нагрузки от семи месяцев непрерывных гастролей – это для меня слишком. Предпочитаю быть здоровым и живым. Не хочу жертвовать ни собой, ни семьей.
На следующий день, когда я уже поздравлял себя с успехом, Хилберн позвонил мне в необычайно дурном настроении. Я не говорил ему, что Курт и Кортни увязли в юридической тяжбе по поводу родительских прав, но после выхода статьи другой журналист все ему рассказал. Я знал Хилберна и работал с ним почти двадцать лет, и из всех журналистов, писавших о рок-н-ролле, я никого не уважал так, как его.
– У меня такое чувство, словно мной просто воспользовались, – сказал он раздосадованным, гневным тоном, который потряс меня еще сильнее, потому что обычно журналист был очень приветлив. Он застал меня врасплох. Я пытался придумать хоть какой-нибудь ответ, но не мог. После долгого молчания Хилберн продолжил обреченным тоном: – Что ж, если мной и воспользовались, то хотя бы для того, чтобы помочь гению.
