— Отчего же князь, говорят, вернулся темнее ночи? — смущенно заметил Брусков.
— Это не мое дело!.. — решил музыкант, вне себя от всего испытанного за вечер.
Князь между тем сидел у себя, один, угрюмый и задумчивый. Он думал.
— Позвать его! Допытать!.. — прошептал он и потряс головой. — Нет, завтра. Пусть спадет. Теперь нельзя…
Поутру, проснувшись, князь молча оделся и, выйдя в кабинет, задал себе вопрос:
— Кто же из них виноват? Оба или один — и который… Вернее всего оба!
Приключенье это его сердило и волновали более обыкновенного. Случай простой и даже смешной. Надо бы смеяться — и ему первому… Но все так повернулось, что он, богатый врагами и завистниками, как никто, станет посмешищем столицы. Дураком нарядят.
И все переиначут, раздуют, разукрасят и разнесут по городу — невесть какую фантасмагорию. Никакая Шехеразада не смогла бы измыслить того, что сочинят теперь его враги и расскажут. А Зубову на руку. Да шутка ли! Старый, в шестьдесят лет, представил у себя во дворце русской царице… Кого же?.. Проходимца! Самозванца! Может быть, даже беглого!.. Царице русской!.. Он!
— Убью! Ей-Богу! — вздыхает князь, в волнении двигаясь по кабинету.
Раз десять собирался он позвать лакея и потребовать к себе Брускова, который был уже им вытребован с квартиры и ждал. Но каждый раз князь отлагал вызов, решая обождать.
— Пусть спадет…
Князь знал по опыту, что гнев его опасен… для его же репутации. А когда первый порыв пройдет, «спадет» — он может владеть собой.
Он сел и стал читать толстую книгу в переплете, на которой были вытиснены крупные золотые буквы: «Фукидид»[70]. Прошло около часу. Князь кликнул лакея.
— Позови Брускова.
Через четверть часа раздались шаги в зале, отворились двери и на пороге показался Брусков… Глаза его сверкали и тотчас впились в князя.
Но глаза князя тоже упорно и зловеще впились в лицо Брускова.
Офицер побледнел.
— Как зовут твоего музыканта? — выговорил князь глухо.
Брусков хотел отвечать, но не мог. Наступило молчанье. Слышно было, как Брусков дышит.
— Ну, слышал? Как его зовут…
— Маркиз Морельен… де ла…
— Ах ты… мерзавец! — вдруг крикнул князь и, поднявшись, с книгой в руке, двинулся к офицеру.
— Простите… — пролепетал Брусков, дрожа и зеленея.
— Его имя! Ну…
— Шмитгоф… — шепнул офицер через силу.
— Шмитгоф! — шепнул и князь. — Славно!..
И, не сдержав порыва, он взмахнул толстой книгой. Книга плашмя ударилась об голову Брускова, выскочила из руки и запрыгала по ковру, шумя листьями.
