В толпе поднимается волнение. В нескольких шагах от патера и сеньора католик горожанин с торжествующей миной наступает на своего соседа кальвиниста. Тот весь побагровел и сверкает глазами. Они силятся перекричать друг друга. Еще минута — и завязывается кулачная потасовка.
— Нет, так нельзя! — с сердцем говорит толстый шляхтич кальвинист, подходя к переодетому сеньором иезуиту. — Спорить так спорить. Этак всякий тебя побьет словами, отче, коли ты сам поддаешься нарочно. Не о том совсем говоришь, о чем нужно, да и слова-то твои словно у неразумной бабы. Этак нельзя, говорю, — этак только срамота на нас и на веру нашу!
— Чего кипятишься, старина! — останавливает расходившегося шляхтича молодой его единоверец. — Это не в церкви, не всерьез… люди так себе, толкуют забавы ради, а ты сейчас в обиду! Отчего же и поспорить отцам — тоже ведь не зазорный спор какой, а все от божественного… Умную речь умно и послушать…
Толстый шляхтич отходит, увлекаемый товарищами, но продолжает ворчать и даже ругаться.
Некоторые от души смеются, глядя на смущенную фигуру и ужимки побежденного сеньора.
Он уже окончательно разбит по всем пунктам и только руками отмахивается от потока красноречия, извергаемого противником.
Толстый шляхтич не в силах больше вытерпеть. Он снова подвигается к спорящим и вдруг бросается с кулаками на сеньора.
Перепуганный сеньор пятится и старается оттолкнуть наступающего шляхтича.
Но тот уже вошел в азарт и себя не помнит. Он замахивается кулаком, и звучная затрещина оглашает воздух.
— Ратуйте! ратуйте! — кричит сеньор. Собравшиеся ребятишки, на радостях подняв целое облако пыли, начинают орать и визжать невыносимо.
Несколько человек схватывают шляхтича за руки, но у него оказываются защитники. Начинается возня и драка. Раздается несколько крупных ругательств, обращенных против иезуитов. Отцы, воспользовавшись суматохой, благоразумно скрываются за церковной оградой.
Долго еще волнуется толпа и не хочет расходиться. Одни смеются, другие наступают друг на друга.
И снова ожесточенная драка, подбитые скулы, изорванное платье.
И нет уже прежней тишины и спокойствия, нет прежней веротерпимости, которою так отличалась и славилась Вильна. Бывало, и еще так недавно, всяк знал свое дело и дружески сводился с соседом. Никто не спрашивал друг друга о вере, никто не спорил и не злобствовал. Всяк шел в свою церковь, молился своему Богу, как понимал Его, но в то же время с уважением, без насмешки, относился к чужой церкви. Правда, под влиянием Радзивиллов и их клевретов совершалось немало переходов из православия и католичества в протестантство; но все это делалось тихо, это было дело совести обращаемых и не возбуждало против них всеобщей ненависти.
