Это чувство до сих пор составляло единственное мучение ее жизни и избавиться от него она не была в состоянии. Но теперь оно почему-то быстро ослабело — его пересилило необыкновенное, никогда еще так чудно не испытанное ею счастие, которым она была полна все утро. Выражение, бывшее на ее лице, когда она входила в комнату матери, снова вернулось. Оно было так ново, оно так довершало красоту ее, что княгиня Беата не могла его не заметить.
— Какие у тебя глаза сегодня! — сказала она, вглядываясь в девушку. — Что с тобой?.. Тебе весело, ты счастлива?..
— Да… да… мне хорошо, мне весело сегодня, — смущенно прошептала Гальшка.
— Много собралось? Кто еще приехал? А Сангушко? Здесь он?
— Здесь… Я видела его в церкви…
Если б княгиня Беата продолжала глядеть на дочь, она заметила бы, как та смутилась и покраснела.
— Ну, ступай туда, к тетке, а мне вели позвать дежурную панну — я стану одеваться, — рассеянно проговорила княгиня.
Гальшка поцеловала ее и направилась к двери.
На пороге она почти столкнулась с черной фигурой высокого и бледного человека. Он почтительно поклонился.
— Приветствую княжну Елену и приношу мое сердечное поздравление, — сказал он по-итальянски.
— Благодарю вас, отец Антонио, — равнодушно ответила Гальшка и прошла мимо.
Только замолкли ее шаги, он быстро подошел к княгине.
— Я был в церкви, — заговорил он, — вы очень дурно сделали, что остались дома — это только всех вооружит против вас и не поведет ни к чему доброму… Но теперь не то… есть опасность важнее. Скажите, княгиня, желаете ли вы, чтобы ваша дочь навсегда была для вас потеряна, чтобы все ваши планы спасти ее немедленно рушились?!
— Что вы говорите?! — с ужасом прошептала княгиня.
— Я говорю, что все это легко может случиться в самом скором будущем.
— Что же такое случилось — не томите ради Иисуса и Святой Девы!
— Если княжна Елена полюбит русского и выйдет за него замуж — будет ли это ее гибелью?
— О, это было бы ужасное, величайшее несчастие!
— Да, для нее это величайшее несчастие, и для вас тоже, и это несчастие готово совершиться… Если только я могу доверять глазам своим, она уже любит одного из сильнейших врагов нашей святой веры…
— Моя дочь любит? Гальшка? Да она еще ребенок, она так равнодушна ко всем своим поклонникам и искателям! — воскликнула княгиня.
— Она ребенок, — с горькой усмешкой проговорил Антонио. Для вас — да; но этому ребенку уже семнадцать лет… Один час, одно мгновение превращает ребенка в женщину — и это мгновение пришло сегодня, и я его подметил.
