Шумский развернул бумагу и, вынув маленькую скляницу с мутно-желтой жидкостью, стал смотреть на нее…
— Ну, а если это ядовито? — пробормотал он как бы сам себе…
— Как можно-с, — усмехнулся Шваньский. — Он сказывал, божился пред образами, что самое пустое средство. Только приятный сон дает. И очень крепкий. Хоть, говорит, пори человека розгами — не проснется ранее положенного срока.
— Какого срока? На сколько часов действует?
— На двенадцать-с.
— Все это выпить? Зараз?
— Нет. Тут на три раза. По ложечке. В воде или в чае принимать. А все если дать сразу, то, говорит, будет человек суток двое без просыпу и без всякого дыхания валяться, на подобие мертвого. Даже весь похолодеет, и посинеет. Очень он просил всего не давать зараз.
— Очень? — расхохотался вдруг Шумский.
— Да-с.
— Просил?
— Да-с…
— Ах, мерзавцы!.. Чем торгуют… А?.. Сколько же ты заплатил?
— Сто рублей-с.
По голосу Шваньского можно было догадаться, что он лжет. Как ни хитер и ни подл был он, но голос его лгать не умел.
— Ну, Бог с тобой… Рублей 75 нажил…
— Ей Богу-с… Михаил Андреевич… Помилуйте.
— Не помилую. Но и не жалею. А вот что ты мне скажи: если это ядовито?.. А?
— Он мне божился… Только приятный сон-с.
— Божился? Вот доказательство хорошее нашел дурак. Да ты-то разве сейчас не побожился, что сто рублей отдал. Вот что, друг, Иван Андреевич, я еще слава Богу с ума не сходил, чтобы не опробовавши эту дрянь — дать выпить женщине, которую обожаю… Стало быть, найди мне, на ком испробовать.
— Мудрено-с. На ком же?
— Да ты скажи, крепко веришь ты, что это средство безопасное и хорошее, только крепкий да еще приятный сон дает. Веришь ты сам-то?!.
— Верю-с. Вестимо… Совершенно-с.
— Всем сердцем и всем разумением?..
— Точно так-с.
— Ну так и выпей ложечку…
— Тоись это как же-с?..
И Шваньский разинул рот.
— В чае или в кофее. В чем тебе приятнее.
— Я тоись не об этом… А как же, помилуйте, я вдруг пить буду… Зачем же-с?
— Ради пробы, друг сердечный.
— Что вы, Михаил Андреевич, шутите?!.. Ну, а на грех, если…
— А-а? — проорал Шумский на весь дом. — На грех, если подохну, мол! Да! То-то, голубчик. Так снадобье-то для баронессы — ничего. Только приятный сон даст. А ты подохнуть можешь…
Шваньский, кисло улыбаясь, развел руками.
— Ну, убирайся. Я и без тебя найду, на ком испробовать.
Шваньский вышел, бережно затворил за собой дверь и, двигаясь в другой комнате ощупью в темноте, покачал головой и пробормотал:
— Сам на себе испробовал бы. Чего вернее? А то вишь я разыщи, я привези, да я же и пей всякую пакость.
