— Никогда. Бог с вами…
— Но вы его… Простите! Умоляю вас! Вы его любите?
— Г. Андреев. Я от вас не ждала…
— И он без ума от вас! Он вас любит!
Ева опустила глаза и лицо ее стало сумрачно.
— Ведь это правда? Одно слово…
Ева молчала.
— Вы не хотите отвечать?
— Довольно, г. Андреев… Еще одно слово и… мой портрет останется неоконченным.
— Но я не могу так оставаться в неизвестности! — вскрикнул Шумский. — Я хочу знать! Слышите ли вы! Я хочу знать. Жених ли он ваш, избранный вам бароном.
Ева поднялась с места и двинулась в свою комнату. Шумский бросился к ней и уже хотел взять за руку, чтобы остановить.
— Одно слово… Бога ради! Из жалости, наконец. Одно слово! Но правду! правду!
Голос молодого человека, очевидно сразу, неотразимо подействовал на баронессу, и она отозвалась шепотом.
— Фон Энзе теперь не жених…
— Вы его любите?..
— Не знаю. Может быть. Я не умею, не могу любить. Я уже это сказала раз. Но за то, теперь прибавлю, что портрет… Сеансов больше не будет!.. Прощайте.
Баронесса быстро, не глядя и не подымая головы, скрылась за дверью… Шумский бросился к мольберту, хотел сорвать бумагу с доски и одним движеньем разорвать портрет пополам, но остановился и схватился за голову.
Через минуту он выходил из дома барона с сильно изменившимся лицом.
— Или всему конец, или все начнется! — бормотал он, ничего не видя и не сознавая кругом себя.
Действовать! Не унывать! Дерзость всемогуща!.. Она его еще не любит… Она не стала бы лгать… Она сказала… «Не знаю, не думаю». Это искренно, правдиво, прелестно сказано! Она, быть может, способна полюбить его. Но теперь еще не любит. Меня не любит и говорит, что не может любить… Теперь?! Да. Увидим, что будет, когда я возьму ее… Но надо действовать…
Вот что думал и бормотал Шумский, ворочаясь домой. Едва только вступил он в свою квартиру, как приказал позвать мамку к себе в спальню.
— Ну, Авдотья… то бишь Дотюшка. Совсем пора тебе орудовать. Иди к Пашуте в гости. Скажись, что приезжая из Грузина, и тебя к ней пустят. Готова ли ты свое это… страшное слово-то говорить…
— Что ж… На то видно воля Божья! — вздохнула Авдотья. — Думала во веки никогда не сказывать. А вот, стало быть, надо… Ведь, сказываете, вся жисть твоя от барышни этой в тоску обратилась. А все сказываете от Пашуты зависит. Ну, а на Пашуту я только одно слово знаю… Ничем ее другим не возьмешь… Стало быть, что же мне-то делать… Волей неволей — а мое это слово выронить надо…
— Выронить?!
