— Так ты меня по-старому любишь…
— Ох, родной мой… Как такое спрашиваешь. Грех вам такое спрашивать у мамки своей…
— Да ведь… время… Не вместе, как прежде. Может, и разлюбила. Я здесь, ты в Грузине. Я офицер, не мальчишка. Давно и беседовать с тобой не случалось…
— Сам не изволил, — тихо произнесла мамка, и в голосе ее отчетливо сказались, как бы само собой, печаль и укоризна.
— Ну-да, да… Не приходилось… Время… года мои… свои заботы… А вот теперь… вот и ты вдруг понадобилась, без тебя я дела ни руками, ни обухами не повершу. А ты можешь…
— Приказывайте…
— Ну вот… Слушай… Я тебя за этим и выписал из Грузина. Кроме тебя, я довериться никому не могу. Дело простое, но и погибельное, если болтать на всех углах. Ты не болтушка, да и меня любишь и подводить не станешь. Ну, скажи-ко… Помнишь Прасковью…
— Пашуту нашу…
— Ну да Пашуту…
— Как же мне не помнить, Господь с тобой! — воскликнула мамка и, вспомнив, что обмолвилась, заговорив по старому на «ты» — не поправилась.
— Ты ведь ее из воды вытащила. У тебя она и росла.
— Пашута мне все одно, что дочь родная. Немало я горевала, что ее по билету в Питер пустил граф, здесь погибельное место, а она из себя красавица. Долго ль до беды. А ей бы замуж за хорошего парня, из наших грузинских.
— Ну, Дотюшка, по билету на оброк твоя Пашута по моей воле пошла. Я просил об этом матушку… Мне Пашута понадобилась… Поняла или нет? Тогда она мне нужна была, а теперь вот ты… Она мне в Грузине приглянулась, я ее сюда и взял…
Авдотья молча, изумляясь, глядела в лицо офицера и слегка разинула рот…
— Что ж, ваша барская воля! — сумрачно выговорила, наконец, женщина после паузы, но вздохнула и потупилась…
— Да ты, глупая баба, никак на свой лад все сообразила! — громко расхохотался Шумский. — Ты никак думаешь, что я твою Пашуту в забавницы свои произвел. Вот уж истинно пальцем в небо попала. Этого добра, мамка, в Питере хоть пруд пруди, девок. И показистее твоей Пашуты. Вот распотешила-то! — снова рассмеялся офицер, лежа в подушках, звонким и даже ребячески веселым смехом.
— Что ж… И слава Богу, если я сбрендила! — отозвалась Авдотья и лицо ее снова просветлело.
— Я Пашуту на место поставил к такой барышне, какой во всей России второй нет. Ангел доброты. Святая как есть… Мухи не обидит. Пашута, каналья неблагодарная, у нее, как у Христа за пазухой живет, поспокойнее да посчастливее, чем у маменьки в Грузине, где девок порят днем и ночью, даже в заутреню Светлого Воскресенья.
