Саида ожидала увидеть нечто страшное и быть перепуганною, а вместо этого она увидела несказанно красивое бледное лицо, черные, как смоль, кудри, черные, красивые, но как бы потухающие глаза.
Саида наклонилась к самой решетке. Лежащий узник увидал ее и кротким, слабым взором посмотрел на нее. Он тихо, через силу, произнес какия-то слова, но Саида не поняла их. Она стояла, как потерянная. Она понимала лишь одно, что вид этого страдальца узника не внушает ей ни малейшаго страха, а чрезмерную жалость. Даже более того… Он ей мил!
Узник произнес два слова, тихо простонал и закрыл глаза.
— Что с тобой? Что тебе нужно? произнесла Санда.
— Хлеба… ответил узник на ея языке. — Хлеба… Я умираю…
Саида, не помня себя, бросилась бежать в Альказар, и уже достигнув главной мраморной лестницы, спускавшейся из ея горниц в сад, она сообразила, что ей предстоит самое мудреное дело, какое когда-либо было в ея жизни.
Ей — дочери калифа — достать кусок хлеба в великолепном Альказаре повелителя правоверных, было невозможно. У кого и зачем спросит она хлеба в неурочный час? И какие толки, какое недоумение может возбудить подобнаго рода желание с ея стороны.
Разумеется, обдумав все, Саида, обратилась за помощью к той же Аиксе.
Старуха перепугалась страшно и объяснила, что питомица сама не знает, что говорит и что хочет сделать. Пленные христиане должны без исключения умирать голодом. Великий грех пред Аллахом спасти хотя одного из них. Если калиф узнает о таком деянии, то, несмотря на всю любовь свою к дочери, он не помилует и ея. Что касается самой Аиксы, то, конечно, калиф велит казнить ее.
Но все уверения и клятвы старухи не привели ни к чему. Саида умоляла об одном: достать скорей хлеба и снести узнику.
Чрез несколько времени обе мавританки уже пробрались тайком в чащу сада, двигаясь к каземату.
Приблизясь к знакомому уже решетчатому окну, Саида окликнула узника. Он повернул к ней бледное лицо, открыл глаза, но не двинулся с земляного пола. Саида просунула руку в окно и бросила кусок хлеба на землю.
С этого дня ежедневно в сумерки, иногда вечером, Саида отлравлялась тайком в нижнюю часть сада и несла всегда в своем раззолоченном фартуке всякаго рода пищу и кувшинчик воды. Все к тому же окну ходила она.
Узник подходил к решетке, просовывал руки. Он был уже не тот теперь. Он ожил. Лицо его не было уже так бледно и было еще красивее. Взор был иной — не потухающий, а яркий.
Наконец, однажды старший из придворных калифа доложил повелителю, что взятые в последней битве Кастильцы, рыцари и простые воины, все уже покончили свое существование и что каземат вновь очищен, в надежде, что новая битва принесет новых христианских собак. Но при этом придворный объявил, что один рыцарь, самый главный изо всех взятых, родственник Кастильскаго короля, жив и даже здоров.
