— Привезите мне её сюда.
— Ведьму сюда? — удивился Сыч. — К вам?
— Не ко мне, скажи, что святые отцы поговорить с ней хотят.
— Отпустят ли? — сомневался Еган, которому вовсе не хотелось, по ночи и по холоду, таскаться за ведьмой.
— Не отпустят, так не отпустят, идите, — настоял Волков. И кинул им свой плащ. — Накиньте на неё когда повезёте, что б ни кто не видел её тут.
Сыч и Ёган ушли, забрав плащ, нехотя и недовольные, а Максимилиан просил монаха:
— Брат Ипполит, почитай ещё.
— Поздно уже, — отнекивался монах.
— Почитай, уж больно интересно про ведьм, или научи меня читать на языке пращуров, — не отставал молодой человек.
Брат Ипполит покосился на кавалера, и, не услышав его возражений, начал читать дальше.
Кто ж не отпустит ведьму, когда святые отцы из Трибунала просят. Вскоре на пороге комнаты стояла трясущаяся от холода вдова. Сыч стянул с неё плащ. Монах и Максимилиан пошли из комнаты, Волков сказал Ёгану:
— Ступай на кухню, там буженина от ужина осталась, кусок принеси и хлеба и пива.
Когда все ушли, кавалер сказал женщине:
— Подойди к жаровне, согрейся.
Женщина поклонилась, подошла к жаровне и стала греть руки.
— Знаешь, зачем тебя привезли? — спросил Волков.
— Да, господин, не девица малая, знаю, — покорно говорила она, не поднимая глаз на него.
— Так раздевайся.
Она послушно стала снимать платье, осталась в рубахе нижней и спросила:
— Рубаху снимать?
— А чего же не снимать, стесняться тебе нечего, изъянов в тебе нет, всё ладно у тебя. Ты красивая. Да и рассмотрел я тебя всю. Ни одну из баб своих я так не рассматривал, как тебя.
Она сняла рубаху, бросила её на пол рядом с жаровней. Тут Ёган еду принёс.
Волков дал вдове поднос:
— Ешь.
— Это мне всё?
— Да, садись на кровать и ешь.
Она ела быстро и жадно, видать не очень кормили её в тюрьме магистрата.
Грязная, волосы растрёпаны, а всё одно красивая, нечета, конечно Брунхильде, та молодая, здоровая, от той бабья сила так и льётся наружу, но и эта тоже красива. Волкову захотелось её немного успокоить, и он сказал:
— Ты не волнуйся, я святых отцов уговорю, что б тебя отпустили.
Она перестала жевать, хоть и рот был полон еды, уставилась на него, помолчала, осознавая слова его, а потом даже прослезилась.
— Что? — он усмехнулся. — Не бойся, не дам тебя в обиду. Если конечно, ласкова будешь.
Она быстро проглотила еду, молитвенно сложила руки:
— Господин мой, избавьте меня от этого всего, уж буду ласкова с вами, как ни с кем не бывала. Прошу вас, — она схватила его руку, стала целовать и целовать. — Господи, я за вас молиться буду до смерти, и сыновьям своим накажу.
