Щеки ее снова горели ярким румянцем.
Оба они, освещенные матовым светом луны, были прекрасны.
— Спасибо, Яшенька… Яков Потапович, — поправилась она и вся зарделась от этой случайной ошибки, сделанной по детской привычке.
Он понял иначе эту обмолвку, именно так, как всеми силами души его хотелось понять ему.
Луч надежды блеснул в его отуманенном от этого ласкового слова мозгу.
Он порывисто бросился пред ней на колени и схватил ее руки.
— Не за что, княжна, благодарить меня. Как бы иначе мог поступить я? Али не ведаешь ты, что вся жизнь моя в тебе одной, что охотно за тебя положу я на плаху свою голову, что люблю я тебя всем сердцем моим, к тебе одной стремятся все мои помыслы…
Он взглянул на нее и сразу оборвал речь свою.
Она сидела снова бледная как полотно и испуганно глядела на него.
Эта бледность и этот взгляд мгновенно отрезвили его.
Луч надежды угас так же быстро, как появился.
Он медленно поднялся с колен.
— Прости меня, княжна, напугал я тебя своей глупою выходкою, — заговорил он подавленным голосом, с трудом произнося слова, — я лишь хотел сказать тебе, что люблю тебя, как сестру родную, что недалеко ходить тебе за защитником, что грудью я заслоню тебя от ворогов, живота своего не пожалею для твоего счастия, что ни прикажешь, все сделаю, спокойно спи под моею охраною и будь счастлива… Вот что только и хотел сказать тебе, да не так было сказалося…
Слезы явственно задрожали при последних словах в его голосе, и он усмехнулся горькой усмешкою.
— Спасибо тебе, Яков Потапович! Не забуду я век услуги твоей, братец мой названный; верю тебе, что не дашь меня в обиду ворогам, а сам и подавно обидеть не вздумаешь… С перепугу мне невесть что померещилось… — отвечала оправившаяся княжна Евпраксия.
Яков Потапович понял горький для него смысл слов молодой девушки, понял, что ими подписан окончательный приговор его мечтам и грезам.
Княжна не любила его!
На секунду воцарилось молчание.
Княжна Евпраксия прервала его первая.
— Что-то будет мне от батюшки, как прознает он завтра обо всем этом? — как бы про себя прошептала она.
— Ни про что не прознает он, — успокоил ее Яков Потапович. — Провожу я тебя до дому. Маша тебя там дожидается, проводит тебя в опочивальню, заснешь ты и все шитым да крытым останется… За себя, за Машу и за остальных я ручаюсь: звуком никто не обмолвится.
— А Татьяна? — тревожно спросила княжна.
— Коли наглости у ней хватит вернуться в дом, так она скорей язык проглотит, чем проболтается, свою же шкуру жалеючи. Да навряд она вернулася: сбежала, чай, и глаз на двор показать не осмелится; знает кошка, чье мясо съела, чует, что не миновать ей за такое дело конюшни княжеской, а что до князя не дойдет воровство ее, того ей и на мысль не придет, окаянной!
