Его пытались обвинить в различных махинациях, но никаких компрометирующих материалов против него работники правоохранительных органов не обнаружили. Мне сказали, что, по-видимому, они уничтожены. Я не исключаю такую возможность, потому что мы не обнаружили даже материалов по его вступлению в партию, а уж они-то точно должны существовать. В общем, имеется масса слухов о Гришине; но они ничем не подтверждены. Еще раз говорю, что, когда я пришел, его сейфы были пусты. Может быть, материалы о нем есть в КГБ, я не знаю.
Я предполагал, что он будет мешать мне, особенно в кадровых перемещениях. Он и сделал эту попытку, порекомендовав через подставных лиц на пост председателя исполкома Моссовета своего человека. Вообще всякий раз, когда дело касалось ключевых постов, я все время думал о том, что здесь может быть поставлен человек Гришина, и делал определенные ходы, чтобы исключить всякую возможность такого варианта. Я считал, что аппарат горкома, особенно те люди, которые проработали с Гришиным долгие годы, должны быть заменены. Эти аппаратчики были заражены порочным стилем эпохи застоя — холуйством, угодничеством, подхалимством. Все это было твердо вбито в сознание людей, ни о каком перевоспитании и речи быть не могло, их приходилось просто менять. Что я и делал.
Помощников заменил сразу, членов бюро, аппарат партийного горкома постепенно, но твердо и уверенно. И начал подыскивать людей. Второго секретаря горкома В. Захарова мне порекомендовали в аппарате
ЦК, последнее время он работал там, а перед этим — секретарем Ленинградского обкома партии.
На месте председателя исполкома Моссовета сидел Промыслов, печально известный не только москвичам. Тогда ходила шутка, и не без оснований: "Промыслов временно остановился в Москве, перелетая из Вашингтона в Токио". Ко мне он пришел на следующий день после моего избрания и прямо с порога начал: "Невозможно было работать с Гришиным" — и дальше много нелестного в его адрес. И тут же, без всякого перехода: "Как я рад, что вы, Борис Николаевич, стали первым секретарем!" И в конце сообщает, что у него открылось, оказывается, второе дыхание, он полон сил, которых, безусловно, хватит еще минимум на пятилетку. Пришлось его остановить и сообщить, что разговор пойдет совсем о другом. Я сказал достаточно жестко, что ему надо уйти. Он попытался сделать еще несколько заходов в мою сторону, но я сказал: "Прршу завтра к двенадцати часам принести заявление". И на прощание добавил: "Не опаздывайте, пожалуйста". В двенадцать часов он не пришел, я позвонил ему и сказал, что он, видимо, не обратил внимания на мою фразу, я предлагаю ему уйти по-хорошему, а можно ведь и по-другому… Он понял и через двадцать минут принес заявление.
