(Но это-то уж… Где сказано, или написано?)
…Колосирты уже умели делать светочувствительные материалы, электродвигатели, пружины, и в Крагиялте был кинотеатр. Там показывали фильмы из жизни богов, которые снимали сами монахи. Они же изображали богов, людей и животных. Кое-что надо было понимать условно: например, ящера в фильме «Сотворение мира» представлял на четвереньках монах, держа во рту макароны, как язык пресмыкающегося. Главного бога — Эяна — представлял сам Унъерт. Его лицо было выкрашено маслом плодов стелющегося дерева ханст, смешанным с серебряной пылью. Кобру для представления взяли ручную, и засунули в золотой жестяной шарообразный кувшин. Змея испугалась и не сразу сообразила, как выползти. Техническая сторона была на высоте… Кобра была серебряной вечерницей, но она очень рассердилась и юркнула в первую попавшуюся щель. «Эян» подсвечивали дуговым прожектором. Монах потянул за шёлковую нить, и шар стал как бы сам собой подниматься. Все монахи запели священный гимн «Жёлтый огонь». «Спутники» на таких же нитях спустили с чердака монастыря. Пол чердака был прогрызен полёвками. Какой-то монах громко пожаловался, что сейчас под ним провалится пол…
— Можете отойти от опасного места! Мы уже всё поняли! — крикнул Итрихе. (Этот оригинальный монах раздражал Унъерта, и в то же время очень ему нравился.) Наверху послышалась возня, и «планет» стало вдвое меньше…
…Всё это вспомнил Унъерт, закончив составлять график. Во время таких фильмов он с трудом сдерживал смех, чтобы не рассердить богов…
…В тот день показывали фильм про горы Ы’ехтан и города севера — Рингфере, Факрихте и Керехет. Это были уже съёмки с натуры. День выдался тихий, пыльный и ясный — обычный для середины осени. Досыхала последняя на территории монастыря лужа, похожая на неровную голубую жесть. Лучи Эяна так и пронизывали мозг… Уставший от жары Унъерт так и рухнул на своё место, забыв купить святой билет. Однако не на полуденный киносеанс пришло не так много людей, и случайно никто не заметил его и не поднял с места. Этого не заметил сам Унъерт…
…Когда закрыли войлочные двери и наступила темнота, он вдруг почувствовал абстрактно тяжёлое ощущение, не поддающееся описанию. Это было вроде абстрактно сладкого вкуса без сахара… Вдруг ему показалось, что он видит со стороны собственную голову. Она была яркой, как фарфор в полдень, и одновременно тёмной. Как сажа ночью. И мчащиеся чабаны взмахивали навдарховыми шестами, указывая ящерам путь, с другой стороны, на экране — и такой же нёсся по извилинам мозга, которые светились за ним и гасли… Вдруг извилины покрыли поверхность головы и замигали яркими радужными кольцами. Арат вышел через правый глаз, и поскакал вдаль. Его траектория зашла за экран, разделилась на слои, и слои траектории начали заходить за слои киноэкрана и удаляться, угасать. А кольца тоже угасали, и у Унъерта создалось впечатление, будто он летит внутри себя бесконечно долго, проваливаясь через всё новые кольца — и то ли падает вниз, то ли входит в невидимые шары, окаймлённые кольцами, используя всю их поверхность как дверь, и вдруг оказываясь внутри, а не снаружи… Вдруг с диким страхом он понял, что ещё за несколькими кольцами ничего нет! Там было небытие с иррациональными размерами, не чёрное и не серое, а не имеющее цвета… И всё оборвалось. Унъерт уже не чувствовал, как откинулся на спинку кресла. Он потерял сознание…
