— Медвежонок вылез из берлоги, — сказала она, и все снова залились светлым, весенним, птичьим смехом.
Я решила, что никогда никому из них не расскажу про то, что планирую построить звездолет и улететь в другие, еще не известные мне измерения, чтобы найти Тасика.
Но через месяц не выдержала и проболталась об этом Ленке Сиротиной.
— А где ты возьмешь столько железа? — спросила она.
— Зачем мне много железа? — не поняла я.
— Звездолет, он должен быть огромным, высотой с дом.
— Нет. Мой звездолет будет маленьким. Ты его даже не увидишь.
— Ты дурочка.
— Почему?
— Потому что младше меня и вообще ничего не понимаешь в звездолетах.
— Может быть, но все-таки мой будет маленьким.
Я не стала объяснять Ленке Сиротиной, что большой звездолет не сможет протиснуться в узкие туннели между измерениями. Он должен быть мал, как невидимая глазу частица. Я не хотела объяснять этого никому — это была тайна. Когда-то ее знал кот Тасик. Теперь тайна была только моей.
После смерти деда мы с бабулей Мартулей навещали его сумасшедшую сестру — старуху Шуру. Она была не такой, как все, а интересной. Диагноз «шизофрения» ей поставили в те древние времена, когда вместо меня на планете жили динозавры и Гагарин.
Перед тем, как идти к Шуре — а жила она в коммуналке, в Овраге подпольщиков, — бабуля Мартуля наставляла меня: «Она будет тебе торт предлагать, но ты его не ешь. У ней по этому торту уже несколько лет тараканы ползают».
Мы шли к трамвайной остановке по весенним лужам. Откуда бабуля знала, что старуха будет предлагать мне торт, по которому ползали тараканы? — размышляла я. И приходила к выводу, что бабуля, раз ей известно все и про всех, — самый знающий человек на свете. А значит, ее нужно слушаться. Иногда я забывала слушаться — и ничего страшного не происходило. Но, была уверена я, не происходило только по чистой случайности.
В коммуналке в Овраге подпольщиков, кроме старухи Шуры, жила большая, как мамонт, соседка. Она впускала нас и кивала на дверь в комнату:
— Там ваше горе луковое, заперлась и третий день не выходит.
Бабуля Мартуля долго стучала в запертую дверь и звала сумасшедшую старуху. «Шура, открой! — просила она. — Открой Шура, ты живая? Это мы!».
Наконец защелка отодвигалась, и из-за приоткрытой двери выглядывало испуганное лицо сумасшедшей Шуры.
Шура, в очередной раз выпущенная из психбольницы, сидела на койке, среди узлов с барахлом. На ней было полосатое платье, похожее на пижаму моего отца.
