Наша жизнь проходила в тесных аудиториях. Мы конспектировали лекции, спали на них, писали стихи, рисовали эрегированные члены, читали под партой журналы. Даже слухи и байки, которыми полнилась институтская атмосфера, были далеки от реальной жизни. Кто-то видел знаменитого в этом измерении писателя Пелевина ночью крадущимся по двору института между памятником Герцену и кустом бузины. Призрак Андрея Платонова в январских сумерках плакал на ступеньках флигеля, где жил когда-то очень давно, еще когда во плоти был.
В тот день, когда у Соньки Мармеладовой завязался роман с дагестанцем Раджабовым по кличке Салоед, я обнаружила, что в этом мире материализовались из воздуха мобильные телефоны. Люди носили их на шнурках под сердцем, гордились ими и любили нажимать на клавиши — особенно когда ехали в метро. А на тех, у кого такой игрушки не было, смотрели снисходительно. Мобильный телефон облагораживал человека.
У форточки на веревке сушилось мое постиранное платье. Дагестанец Раджабов по кличке Салоед зашел в комнату, увидел платье и сказал: «Какой у него изгиб!». После этого Сонька Мармеладова и перестала со мной разговаривать. Разгневанная, она сидела на полу на картонке, поджав под себя ноги, как дервиш во время молитвы, и ела консервированный горошек с майонезом. Стола в комнате не было — и есть, сидя на картонке, вошло у нас в привычку. Я подождала, пока она доест горошек и встанет с колен, взяла картонку и ушла сидеть на ней в коридоре.
В коридоре поэт Саша Петров курил в консервную банку из-под кильки в томатном соусе. Морпех с ведром и шваброй шел из туалета. А я все сидела на картонке. Ничего не менялось вот уже целых сорок восемь часов.
Когда пошел сорок девятый час жизни в коридоре, я встала с картонки и заглянула в комнату. Сонька Мармеладова, устав гневаться, спала. Я сняла с веревки свое платье, взяла ботинки и плащ — и услышала наконец голос пробудившейся Соньки:
— Картонку верни, я лук с хлебом буду есть.
Я положила картонку рядом с ее кроватью, посмотрела на приплюснутый нос Соньки — он торчал из-под одеяла. Не удержалась и потрогала его. Сонька бросила на меня ненавидящий взгляд, и я ушла.
В Городе на холмах в междуречье Оки и Волги в тот день было сыро и пахло бомжами. Раз в сутки — эту закономерность я уже выявила — запахи здесь сменяли друг друга. То весь город пахнул хлебом и сырым камнем, то мазутом и дымом, то чебуреками и потом. А в тот день — бомжами. Бомжи — это были специфические люди. Они сидели у метро, и все были поражены какой-то одной болезнью — лица у них были опухшие, носы картошкой, а вместо зубов торчали обломки гнилых костей. В человеческой агломерации они занимали то же место, что и крысы, — подъедали отходы из мусорных баков и разносили заразу. У бомжей не было мобильных телефонов — и в этом заключалось их главное отличие от людей. Так думала я тогда. Но после, когда мобильные телефоны появились даже у бомжей, я уже не понимала, чем они от людей отличаются.
