Мы пошли по бульвару и уткнулись в возникший прямо из-под земли трехэтажный особняк с желтыми стенами. Я взглянула на Соньку Мармеладову. Она, кажется, не замечала ничего необычного в таком ходе вещей. Видимо, здесь каждую секунду что-нибудь вылезало из-под земли, сваливалось с неба и самозарождалось из воздуха.
Сонька Мармеладова оглянулась по сторонам и прошептала мне на ухо: «Зайдешь туда — начинай читать стихи, а если это не поможет, заплачь. Уж я-то знаю, я второй раз вступительные экзамены сдаю».
Денежные знаки — целых двести рублей, — завернутые в носовой платок, по-прежнему были пристегнуты булавкой к резинке моих трусов — теперь само их появление в этом измерении уже не вызывало у меня никаких вопросов: они просто возникли — без всяких обоснований и причин. Я забыла отстегнуть булавку и явилась со своим сокровищем на экзамен.
Здесь, в трехэтажном особняке с желтой штукатуркой, учили быть писателями. В аудитории за круглым столом сидели седые мастодонты и вызывали на ковер юношей и девушек, у которых было одинаковое загадочное выражение на лицах. Мастодонты собирались научить их писать книги.
На мне был растянутый свитер и изношенные до дыр джинсы. Еще в Городе на Волге кухонным ножом я проделала в них побольше дырок, чтобы казалось, что они из магазина такие. Я села перед мастодонтами и сказала: «Возьмите меня учиться, хочу книги писать». Сказать так мне подсказала Сонька Мармеладова — еще на улице. «Ну, удивите нас», — ответили мастодонты и сделали каменные лица.
Людей с каменными лицами нельзя удивить. Да мне и не хотелось, ведь заботило меня в тот момент совсем другое — булавка, пристегнутая к трусам. Она погнулась и вот-вот должна была впиться в мой живот. Сидя как на иголках, я сказала мастодонтам первое, что пришло мне в голову:
— Меня все равно не возьмут в машинисты, туда допускают одних хорошистов. И тех не берут, чей родной город Псков, — за толстую слишком резинку трусов.
Мастодонты задумчиво потерли бороды и приступили к размышлениям:
— Ну что, есть такое явление — идиотская поэзия… Ее корни уходят в Великобританию, к традиции Льюиса Кэрролла…
А самый главный мастодонт — ректор — неожиданно заинтересованно посмотрел на меня и спросил у других мастодонтов:
— Ну что, дорогие мои, есть возражения?
Возражений не было, и ректор улыбнулся в рыжие усы, что означало, что он взял меня в свой семинар.
Вечером я обнаружила почтовое отделение на улице Руставели, а у входа в него — очередь. Я всегда боялась очередей, а эта была нетерпеливой и длинной, как анаконда. Вся эта очередь очень хотела добраться до телефонной будки в почтовом отделении. Я встала в хвост и начала придумывать слова, которыми сообщу бабуле Мартуле о том, что меня взяли учиться на писателя. Бабуля, конечно, заплачет в трубку — ведь она по доброй воле не отпустила бы меня из дома, чтобы я не сгинула в огромном Городе на холмах в междуречье Оки и Волги.
