Бывало, он находил ответ на какой-нибудь из проклятых вопросов, сверливших ему голову. Чаще всего это происходило в школе на уроках. Учительница рассказывала, например, о воздушных течениях в атмосфере, и Геннадий вдруг чувствовал, как это течение обдувает его восторженным холодком: он понял, отчего бывает ветер! Но больше он уже ничего не слышал до самого конца урока. Счастливые маленькие открытия начинали роиться вокруг главного: сквозняки, гуляющие по комнате при открытых форточках и дверях, когда проветривали класс, сливались с теми гигантскими сквозняками, что проносились над планетой; пестрая лента дыма из заводской трубы, торчащей как раз напротив окна, возле которого стояла парта Юрчикова, тоже уносилась горячим сквозняком под Самые облака… «Юрчиков! Повтори!» — раздавался над ухом строгий голос учительницы. Гена вскакивал, бормотал некстати про сквозняки и про дым… Двойки посыпались на него одна за другой. Мать вызывали в школу. «Очень странно ведет себя на уроках, — жаловались учителя. — Совершенно не может сосредоточиться». Кто-то посоветовал ей поводить сына по докторам. Геннадию морили глистов, прописывали укрепляющие лекарства; пошептавшись с матерью, назначали гимнастику и холодные обтирания. Все было бесполезно. «Что с тобой, сынок?» — жалобно спрашивала мать. Он не мог ответить, даже если бы хотел. Как объяснить, что в нем проснулась уснувшая было детская страсть задавать надоедливые вопросы «почему» и «зачем», с той лишь разницей, что теперь он задавал их сам себе и сам страдал, не в силах большей частью дать вразумительный ответ? Много позднее, уже в институте, Геннадий, вспомнив свои давние ощущения, сформулировал их так: как если бы молодой человек, не довольствуясь фотографией своей любимой, упорно добивался бы и ее рентгеновского снимка.
Если Геннадий находил все же ответ, он нес его не домой — родители устало отмахивались, а сестра ничего не понимала, не к товарищам — им было неинтересно и некогда. Побрякивая бидоном, Гена спешил в очередь за молоком или за мясом в ближайший магазин. Хвост ее всегда вился на улице, Геннадий занимал место и, чуть выждав, вступал в разговор. «По радио передавали, — говорил он пританцовывающим от мороза старушкам, — сегодня пятнадцать градусов ниже нуля. Ветер умеренный. Откуда он берется только, этот ветер?» — «Да ведь кто знает, — вздыхали, поеживаясь, старушки. — На то и ветер. Дует…» Тогда-то Гена и излагал свои соображения. «Разница в давлении, — объяснял он, захлебываясь от поспешности. — В одном месте высокое, в другом — низкое!» На некоторое время Гену оттесняли в сторону, потому что старушки заинтересованно начинали жаловаться на свое высокое или, наоборот, низкое давление, но в конце концов Юрчиков умудрялся опять вклиниваться в их разговор. «Теплый воздух — высокое, холодный — низкое. Получается вроде сквозняка…» И хотя в очереди кто-нибудь немедленно начинал вспоминать, как прошлой осенью на сквозняке продуло знакомую продавщицу — до сих пор не разогнется, Гена торжественно заканчивал: «Вот он, ветер-то, откуда! Из теплых мест в холодные, а из холодных — еще дальше!» Старушки с уважением кивали головами. Очередь за молоком двигалась быстро, и Юрчиков обычно объяснялся кратко, экономя время. Иное дело — за мясом, тут приходилось стоять подолгу, он имел возможность осветить вопрос обстоятельно.
