Ехать на работу вместе с Соловьевым у Иннокентия Павловича не было никакого желания, не было и необходимости: минут за пятнадцать он мог не торопясь добраться до института. Столько же занимал путь на машине: научный городок продолжал расти, дорога в двух местах была разрыта, приходилось делать порядочный крюк через старый город Ярцевск. Тем не менее Василий Васильевич, выказывая свое особое расположение, неизменно подкатывал с утра к коттеджу Билибина в те дни, когда тот работал в институте.
Они знали друг друга с детства. Теперь Соловьев был начальником Билибина по службе. Начальником он считался неплохим. Фамилия его порой мелькала в газетах, и это тоже было во благо, помогало делу — их лаборатории всегда обеспечивались в первую очередь.
Наскоро перекусив, Иннокентий Павлович успел выскочить за ограду как раз в ту минуту, когда черная, вся в солнечных бликах «Волга» подъехала к дому.
Соловьев, как всегда, сидел сзади; лица значительные обычно размещаются на заднем сиденье, но не всякий это понимает, стремясь непременно занять место рядом с шофером. Василий Васильевич раньше тоже начальственно садился впереди, но затем понял и теперь начальственно садился позади.
Собираясь в институт, Иннокентий Павлович дал себе слово никому не говорить о пропавших цветах, но, едва машина тронулась, тотчас пожаловался:
— Опять, мерзавцы, цветы оборвали…
И конечно, пожалел об этом. Соловьев с живостью повернулся к нему:
— Какие? Знаменитые мексиканские? Ах, безобразие!
Черты лица Василия Васильевича имели некоторое несоответствие по отношению друг к другу. Профиль у него был какой-то неопределенный, неоформленный. Самый ординарный, уточкой, нос виднелся из-за полной добродушной щеки, сглаженный подбородок съезжал к горлу. Совсем иначе смотрелся Соловьев спереди. Цепкие, светлые, чуть навыкате глаза, от скул к углам энергичного рта — мужественные складки, широкий упрямый подбородок… Приятное лицо. Сейчас оно каждой своей линией выражало неподдельное сочувствие.
— Обидно. Я помню, сколько тебе крови таможенники испортили из-за них. Но ведь цветочки увели, не жену… Ах да, жену тоже увели, извини! Где она, кстати, ты хоть знаешь?
— В Париже. Или в Риме, — ответил Иннокентий Павлович миролюбиво.
— А может, давно в Москве?
— Может быть…
— Женился бы ты, Иннокентий…
— Кому я нужен?
— Найдется какая-нибудь завалящая…
Василий Васильевич продолжал посмеиваться. Билибину лень было отвечать.
С женой он развелся давно. Впрочем, ничего в их жизни не изменилось: как и раньше, она колесила со своим ансамблем по всему свету, изредка появляясь в доме, — собственно, это и послужило причиной разрыва. Они остались добрыми друзьями: иначе не могло и быть, интеллигентные люди… Возвращаясь с гастролей, она выслушивала отчет Иннокентия Павловича, отвечавшего вместе со свекровью за воспитание дочки, и вновь улетала. Порой присылала письма, даже звонила — почему-то всегда ночью. «Вас вызывает Токио», «Вас вызывает Париж», — спросонья слышал Иннокентий Павлович в трубке. Он называл эти звонки «алиментами».
