— Как не может быть? Просто ты обделался и вся недолга. Думаешь, просто так ценности даются, которыми родина наша гордится, за них в церкви, и молятся, куда ты сегодня собрался.
— Не даются, а давались — сказал Павел, видя, что Степан не шутит, а желваки так и бегают по его лицу.
— Нет, Паша даются, иначе Резников ни открыл бы мне глаза, ни посвятил бы меня во всё это, чтобы я почувствовал, сколько стоят мои золотые погоны.
Степан долил в свой стакан последнее из бутылки, поднялся с места. Открыв холодильник произнёс.
— Живу ещё.
— Что там? — машинально спросил Павел.
— Пива разливного две полтарашки — довольно сообщил Павлу Степан.
— Налей мне пива — неожиданно попросил Павел.
— Сейчас, говна не жалко.
Павел с заметным удовольствием выпил два стакана холодного пива. Сделал это он практически без паузы, и хоть расплатой за спешку стала минута неприятной икоты Павел всё же почувствовал облегчение в голове и желудке.
— Я Степан рассуждал, точнее, привык рассуждать по-другому. Всё что делали большевики, проклятые коммунисты, было абсолютным и неоспоримым злом. Всё годы, что мы прожили, не считая беспечного детства, говорили нам об этом. На этом построено всё мое мировоззрение, но то, что я видел сегодня ночью, говорит мне о совсем ином, то, что я видел, было зверством, настоящим, не имеющим никакого оправдания. Ореол нашей четверть вековой праведности в моей голове разрушился одним единственным эпизодом. Ты понимаешь — это Степан. Что я должен чувствовать, как я должен креститься, на чудесным образом воскрешенные для нас святыни православия.
Павел выпил ещё стакан. Степан не отставал от него, и две бутылки сначала превратились в одну, а затем, и она сократилась до половины.
— Ты Павел — идеалист. Я тоже недалеко от тебя ушел, но то в чем я имел честь участвовать, лишний раз доказывает святость великого дела, которое и победило в конечном итоге, пусть для этого потребовалось целых семьдесят лет. Пусть будет убийство, чёрт с ним, и думаю, что будет, и было ещё не одно убийство. Наш сегодняшний мир требует этих убийств, хочет их, чтобы мы могли жить нашими идеалами свободы.
— Значит, ты одобряешь убийство ребенка. Там ведь был ребенок.
— Говорю же, какая разница и, в конце концов, не мы с тобой его убили. Куда плачевнее, что мне сейчас придется идти к бабке Наталье за дерьмовым самогоном — произнёс Степан, рассматривая остаток пива в бутылке и вновь взявшись рукой за по-прежнему воткнутую в пол шашку.
