Она подняла голову и поглядела на меня, ее глаза горели.
— Ты не спишь?
Надя села на кровати, поджав колени.
— А ты? — спросила она шепотом.
— Не могу, — тоже шепотом ответил я, и раскаяние за то, что ощущал к ней недоброе чувство, охватило меня.
Мы гадаем, мучаемся, хотим себе счастья — и всегда с убийственной для счастья жадностью думаем только о себе. Но если вдруг нам придется всем пожертвовать — и гордостью, и самолюбием, и эгоизмом, и сладострастием, и всем тем, что мы считаем хорошим, — вот тогда мы испытываем любовь и счастье…
В доме было тихо, хозяева уже спали: мы глядели друг на друга при неярком раскачивающемся свете фонаря. Темнели Надины волосы, как бы стекающие на плечи белой сорочки, темнел треугольный вырез на груди, согнутые в коленях ноги были туго обтянуты, и я остро представлял ее гладкую холодную грудь, ноги, ее всю, и мне было жутко и безумно.
— Тебе страшно? — спросил я.
— Нет, — ласково ответила Надя.
Она поглядела на фонарь, встала и задернула портьеры. Теперь ее сорочка едва белела в темноте. Скрипнула половица, Надя отодвинулась от окна.
— Где ты? — спросила она. — Я не вижу.
— Я здесь.
Я встал, сделал шаг к ней.
— Нет! — шепотом воскликнула Надя. — Сиди там!
С каждой секундой молчания Надя, кажется, все больше отдалялась от меня, и я был не в силах что-либо изменить.
Я стыдился сказать, что люблю ее. Я боялся, что мои слова прозвучат фальшиво. Иначе не могу объяснить, почему тогда молчал.
— Почему ты хочешь только… — произнесла Надя и замерла, — …только этого? — едва слышно закончила она.
— Мне казалось, это ты хочешь, — ответил я, не задумываясь. — А я ничего не хочу.
Какой лживый, наглый был у меня голос! Мне стало больно от своих же слов, но чем больнее становилось, тем сильнее рвалось наружу мстительное резкое чувство.
— Зачем ты хочешь меня обидеть? — удивленно спросила Надя. — Ты и так меня весь день обижал…
— Я обижал? — громко воскликнул я. — Когда?
— Ничего ты не понимаешь.
Я в самом деле уже ничего не понимал. Это теперь я знаю, что действовал по точным меркам своего воспитания, обычаев моих друзей, по тем самым обычаям, которые, как я вижу, живут и сейчас и никому не кажутся обидными или неверными. Как же мог я действовать по-другому?..
— Все было бы хорошо, — грустно сказала Надя. — А ты испортил…
Вот так закончилась та ночь в Святогорске. После нее что-то в наших отношениях изменилось; мы еще некоторое время встречались, словно ничего не произошло. Я сделал ей предложение, она приняла его, но мы уже чувствовали, что из этого ничего не выйдет.
