Нет, новое успешное наступление жизненно необходимо, как глоток свежего воздуха для задыхающегося от удушья в приступе жестокой астмы. Потихоньку рейхсминистр пропаганды уже начал готовиться: на радио записывают фанфары — их трубным звуком будут начинаться победные сообщения с фронта. Но пока фанфары не удовлетворяли Геббельса — не то, все время не то, не чувствуется в них торжества, мощи Германии и ее непобедимых железных солдат. Он приказал пробовать еще и еще, пока не добьются нужного звучания, от которого продирает мороз по коже, возникает у обывателя щенячий восторг и навертываются на глаза слезы умиления, как при раздаче всеобщей государственной похлебки, призванной объединять нацию.
Да, пожалуй, сегодня придется отложить поездку на киностудию и опять побывать на радио, поторопить их, заставить работать быстрее — фанфары заранее должны быть готовы к новым победам. А победы так нужны, ах, как они нужны сейчас, во время всеобщего траура! Плевать на мораль: Макиавелли не зря писал, что мораль и политика живут на разных этажах — иначе солдат казнили бы за убийства на войне, правителей, раздающих свои земли, ставили всем в пример, услужливых сановников прямо называли рабами, а народ, поклоняющийся тирану, безумным.
Кстати, о безумстве — действительно удастся людям Гиммлера подтолкнуть к нему противника или нет? Новые безумства в стане врага во время войны — предел мечтаний! Надо признать, что у «черного Генриха» есть толковые исполнители, неглупые политики, тонко чувствующие остроту момента. Но это не исключает заботы о фанфарах.
Затемненный вокзал казался мрачной громадой, крупными хлопьями падал снег, тускло мерцали синие фонари патрулей, проверявших документы пассажиров. К составу подали паровоз, вагоны качнулись, лязгнув буферами, и тонко задребезжали промерзшие стекла, закрытые изнутри синей бумагой светомаскировки.
Ромин поглубже засунул руки в рукава шинели — жмет морозец, даже когда снег пошел, погода мягче не стала. Потопав сапогами, он постучал ногой в дверь тамбура вагона. Через минуту она приоткрылась, выпустив клуб пара, тут же осевшего инеем на поручнях; высунулось морщинистое усатое лицо Скопина — второго проводника.
— Скоро отправляемся? — пританцовывая, спросил Ромин.
— Три минуты, — ответил напарник, и дверь, бухнув, закрылась.
Ромин вздохнул и вытащил из висевшего на брезентовом ремне чехла желтый флажок. Сейчас стукнет станционный колокол — негромко, вполголоса, потом даст короткий гудок паровоз и состав отправится. Пассажиров много — казалось бы, какие поездки в военное время, набиваются даже на багажные полки командировочные, отпускники по ранению, бабы с мешками гнилой картошки, бледные, до прозрачной синевы, дети, укутанные в множество платков.
