Хотя, чего бояться было? Он что, запомнил её лицо, которое видел не долее минуты? Да он и не вглядывался. Девка, ну и что? Разве что фотография в студенческом, да и то… Но переубеждать её я не стал.
Все девчата в группе завидовали таким сапогам. Она советовала сходить во Фрунзенский универмаг: “Девочки, там бесплатно дают.” Но охотниц не нашлось.
Почему-то.
Своих одноклассников, с которыми учился в пятом-седьмом классе, помню смутно, но несколько человек –очень ярко. Всё-таки, прошло более шестидесяти лет.
В те времена я был сущим задохликом, но Петя Халабуда был ещё дохлее, что не помешало ему побить меня. Поэтому мы с ним постоянно дрались: я не мог простить себе, что такой дохлый меня побил. Сам он считал это естественным, потому что его “батько от такий був”. Он разводил руками в стороны и вверх. Получалось, что его “батько“, которого он не помнил, был гигантом.
Его мать, маленькая худая тётенька, что-то преподавала в старших классах. Она, помню, на дне Сталинской конституции кричала на школьном собрании: “Я гордая дочь еврейского народа!” Или она дочь гордого еврейского народа, точно не помню. Когда возникло дело врачей–вредителей, её крики на собраниях стали иными: “Я щира (настоящая, искренняя) украйинка! Ми не дозволимо…”
Запомнил я Петю Халабуду из-за спектакля, в котором ему дали “роль” по настоянию его матери, хотя артистических талантов у него было ещё меньше, чем у меня. Он должен был выйти на середину сцены, рассмеяться и уйти. Смех у Пети был необыкновенный, мама называла его сардоническим. Так вот, он вышел на середину сцены, сунул руки в карманы, сгорбился и произнёс обличительным тоном: “Ха!...Ха!...Ха! Смиецця раз, ще раз и ухоыть в правую кулёсу.” И ушёл.
Что там зале было, не рассказать, по-моему, стены чуть не рухнули. Да наша учиха чуть себе косы не оборвала.
Петя очень гордился собой: “ От я уделав усих, а! Нихто так не може, як я!” Ну, это да. Решиться на подобное хулиганство, знаете ли…
Работа на объекте уже заканчивалась, в последний день мы с напарником решили купить на рынке масла из жареных семечек. Если кто в этом разбирается, тот понимает, какая это роскошь.
Ходим мы по рынку, таращимся по сторонам на здешнее изобилие. И тут я слышу странный смех, что-то такое когда-то слышанное, знакомое. Иду в ту сторону и вижу около огромной чёрной машины громадного мужичищу с толстым брюхом, который со смехом крутит кулаком с фигой перед носом у собеседника. Где-то я это видел! И тут толстяк произнёс: “Зостав пойихав за граныцю, зоставыв хрин та рукавыцю.” И заржал.
