Князь исподлобья взглянул на них, спросил строго:
— Про злодейство Ивана вашего вы уже знаете?
Те кивнули головами.
— Мы тут решили, — так же строго продолжал князь, — смерти его предать. Как о сем мыслите?
Наступила гнетущая тишина. Вельяминовы стояли молча, опустив головы. Наконец вперед выступил окольничий Тимофей, за ним сразу же шагнул и стал рядом Николай.
— Злой умысел Иванов страшен и богопротивен. Бес его попутал… Мы все скорбим о его проступке. Тяжкий позор лег на семью нашу, на весь наш род. Но, княже, — с мольбой в голосе проговорил Тимофей, — я ему дядя, а он брат родной. Нам невмочь совет тебе дать… Сам решай, как велит тебе твое великокняжество… А мы тебе даем клятву крепкую — служить до гроба верой и правдой, стоять насмерть за тебя и нашу православную Русь!
Вельяминовы опустились на колени и низко поклонились князю, коснувшись лбами пола. Дмитрий Иванович посветлел, растроганно сказал:
— Спасибо, воеводы… Я верю вам и службой буду жаловать, как и прежде.
Князь велел Вельяминовым встать, произнес мягко, сердечно:
— Идите, воеводы. Ты, Николай, пойди к матери своей, вдове Марье. Наполни мужеством ее материнское сердце. Молитвой она искупит грехи своего непутевого сына Ивана. Скажи ей, пускай не попомнит зла. Мое сердце всегда лежало к ней, лежит оно и ныне. Паршивую овцу из стада долой, а род Вельяминовых и впредь будет чист и незапятнан. И жену Иванову ласковым словом приголубьте, беду сию ей стойко снести надо. Идите.
…На Кучковом поле был сооружен деревянный лобный помост, выкрашенный в черный цвет. Он был окружен плотным кольцом великокняжеской стражи. Хотя особого оповещения не было, народу вокруг помоста собралось много. Казнь такого знатного боярина совершалась в Москве впервые, и люди шли на Кучково поле с торга и московских слобод.
С востока дул порывистый, но не сильный зимний ветер. День был погожий, солнечный. Лишь небольшие белесые тучки, похожие на козий пух, затерялись кое-где в глубине изумрудно-синего неба.
Вельяминов взошел на помост молча, не прося о прощении или помиловании. За ним поднялся и Бренк. Он зачитал приговор:
— «Ивана Вельяминова, сына Васильева, за измену и предательство Руси и православного народа русского и как лазутчика безбожного Мамая казнить смертью».
Вельяминов, уже отрешенный от жизни, будто и не слыхал приговора. Он сбросил кафтан и остался в одной белой рубахе. Затем низко поклонился на все четыре стороны, и до ближних рядов донеслись его негромкие слова: «Простите, люди добрые, мои прегрешения». В последний раз он посмотрел на чистую синеву неба и сам лег под топор.
