Лицо Еремы сразу потускнело.
— Не, княже… Из деревни она пропала… Где ее сыщешь!
— Ну, не горюй, Ерема. Как управимся с Мамаем, разыщем твою Алену, да и свадьбу сыграем… Я сам буду у вас посаженым отцом и велю набросать вам в избу целую кучу куриных ножек[32].
Ерема уехал, а князья, сидя на траве, вновь молча стали смотреть на переправу, на реку, скручивавшую на стремнине водяные кольца.
Молчание нарушил Владимир Андреевич:
— Не забыть бы поставить средь полков бочки с водой, жбаны поболее и черпаки… На поле-то жарко будет, а воды испить — сил прибавить.
— Бренк уже позаботился, приготовил бочки, — отозвался Дмитрий Иванович.
Князья вновь умолкли. Что-то мешало течению их беседы. Обмолвившись одним-двумя словами, они опять как бы погружались в самих себя, замыкались. Всяческих хлопот в этот день у них было множество, а они сидели неподвижно, словно передыхая перед чем-то большим и важным, необычным и грозным.
Когда в старости или во время неизлечимой болезни человек намечает сделать что-либо длительное, он сразу мысленно натыкается на незримое препятствие: а успею ли? А не оборвется ли внезапно моя жизнь? Нечто подобное испытывали сейчас и оба князя. И это потаенное чувство было не страхом, а, скорее, горестным сожалением. Правда, князья были здоровы и молоды, но они были воинами. И перед ними, как только чуть-чуть отпускала суета повседневных забот, неизменно вставало то, что им предстояло совершить в ближайшие день-два. Какой окажется их судьба, останутся ли они живы или все оборвется навек? И тут же вспоминали жен, детей, неисполненные замыслы…
Да, они уже бывали в жарких битвах, но всякий раз это было внове, к этому нельзя было привыкнуть. Князья молчали, проявляя волю, выдержку, воинское мужество, но каждый из них знал, что другой думает о том же.
Владимир Андреевич задумчиво смотрел на реку и, не отрываясь от своих невеселых размышлений, сказал как будто совсем о другом:
— Гляди, брате, как вода в Дону коломутится. Как живая… И куда она торопится? Зачем спешит? Все едино канет в море да и пропадет… — Он быстро взглянул на брата, скривил губы в улыбке и сказал как бы невзначай, шутливо: — Так и наша с тобой жизнь. Вильнет хвостиком да и сгинет невесть куда…
Дмитрий Иванович тоже посмотрел на реку, вынул изо рта зелено-белесую былинку, которую грыз все время, и произнес серьезно, без усмешки:
— Нет, сия донская вода не пропадет. Она в море вольется, пополнит его хотя бы малой толикой и будет там жить. И наша жизнь не сгинет… Ведь она в деяниях наших. И коль будут они доблестны, она тож вольется в жизнь народа русского да так там и останется навечно.
