Никита заторопился. Из последних сил выбивались ружейники, от натуги в грудях хрипело; родной сын хозяина Акинфка с лица спал от каторжной работы, однако не сдавал. Мать, жалея сына, отговаривала:
— А ты не дюжай. Неровен час, сломишься. Полегче!
Акинфка только плечом повел:
— Ништо, сдюжаю. Шутка ли, ружья самому царю свезем. Небось приветит.
Скуластому большеглазому Акинфке сильно по душе пришелся царь. Нравилось молодому кузнецу, что Петр Алексеевич был прост, добрый работяга, на слова и на руку крепок. Таил про себя Акинфка большую мечту: ежели такому царю по душе рассказать, что он, Акинфка, в мыслях держит, то, поди, разом по-иному повернется жизнь!
Молодой кузнец пошел в отца: крепкий, смекалистый. Тульские купчишки и знатные кузнецы, имевшие на выданье дочерей, невзначай забрасывали словечко Никите:
— Молодчага у тебя сынок, Никитушка. Такому бычку да на веревочке быть… Любая девка обрадуется.
Кузнец сурово сдвигал черные косматые брови; по его большому лбу рябью ходили легкие морщинки.
— Сам знаю. Рано женихаться ему! Работать надо, мастерству учиться. Во как!
В Туле в брусяных хоромах купца Громова, обнесенных дубовым тыном, двадцатую неделю проживал дьяк Пушкарского приказа Утенков. Наехал он на ружейные заводы торопить с заказами и поставками. Дабы не скучать, навез с собой дьяк челядь, мясистую женку и дочку — румяную да смешливую девку с глазами что чернослив. Ее-то на богомолье заметил Акинфка и сразу решил:
«Стащу у дьяка дочку!»
Боязно было говорить с батей, грозный больно. В горнице притихали все, когда входил батя. Одного только Акинфку и жаловал кузнец.
— Ну, что сопишь, аль опять неполадка в кузне? — как-то наморщил лоб Никита.
Акинфка собрался с духом, поднял на батю серые глаза:
— Жениться хочу!
— Ишь ты! — улыбнулся Никита и запустил пятерню в смоляную бороду.
Сын потупил глаза в землю.
— Да-к, — крякнул кузнец. — Кого же приметил?
— Дьяка Утенкова дочку.
Кузнец схватился за бока:
— Ха-ха-ха… Мать, а мать, сын-то на дьякову дочь зарится. Слышишь, что ли, мать? А-ха-ха…
Дородная женщина неторопливо вышла из-за пестрой занавески и обиженно поглядела на мужа:
— А чем наш Акинфка не пара дьяковой дочке?
Никита ухмыльнулся в бороду, сказал едко:
— Губа не дура! Ин, к какому кусине тянется. Да-а… У дьяка вотчина, крепостные людишки, домишки да торговлишка на Москве, а дочка одна… Ловко!
Женщина осмелела, подняла серые глаза с черной бровью, и тут Никита в который раз заметил, до чего сынок схож с ней.
