Я выстрелил шесть раз подряд. Середина мишени вывалилась и упала на песок.
— И вы скоро будете стрелять точно так же, Тим. Трудно поверить, не правда ли? Уверяю вас, будете.
Черные очки повернулись в мою сторону. Я увидел в них свое отражение. Выглядел я очень скованным.
— Могу я попросить вас об одном одолжении? — поинтересовался я.
— Одолжении? — переспросил он после долгой паузы. — Мне сказали, что я должен выполнять любое ваше пожелание.
— Это совсем не обязательно, но не могли бы вы снять очки?
Он оцепенел, затем подался назад, руки его поднялись к очкам, как бы защищая их от меня.
— Я объясню вам, почему, — продолжал я. — Нельзя стрелять в солнцезащитных очках. Ваши глаза имеют такое же значение для меткого выстрела, как и ружье. Снимите их, Тим. Я хочу, чтобы ваши глаза привыкли к яркому свету.
Медленно он снял очки. Впервые я полностью увидел его лицо. Он оказался моложе, чем я думал: лет двадцати, максимум двадцати двух. Очки совершенно изменяли его внешность. Хорошие глаза: ясные, честные, беззлобные. Но сейчас их переполнял страх. От отца в Тимотео было не больше, чем во мне от Санта-Клауса.
Я сидел рядом с Тимотео, объясняя ему, из каких частей состоит ружье и зачем они нужны, когда на пороге появилась Люси.
Я знал, что напрасно теряю время, но мне хотелось, чтобы он привык ко мне и перестал дрожать. Говорил я спокойно, ровным голосом, стараясь втолковать ему, что ружье может ожить в его руках, подчиняться, как собака, стать другом. Но мои слова отлетали от ученика, как теннисный мяч от бетонной стены. Армейская служба, однако, научила меня, что просвет появляется именно в тот момент, когда начинает казаться, что все усилия напрасны. Приход Люси нарушил уже начавший было налаживаться контакт, поэтому кровь ударила мне в голову.
— Извини, Джей, — похоже, она заметила мою реакцию, — я не хотела мешать тебе…
— В чем дело? — От моего рыка Тимотео окаменел. Люси даже отступила на шаг.
— Машина не заводится.
Я глубоко вздохнул. Взглянул на часы. Изумился, увидев, что чуть ли не час обхаживал этого балбеса. Коротко глянул на него. Он смотрел себе под ноги, на лбу у него пульсировала вена. Люси и мой армейский голос обратили в прах все, чего мне удалось добиться за этот час.
Я положил ружье на скамью.
— Что с ней?
Люси напоминала ребенка, которого застали с банкой варенья, в которую он залез без разрешения.
— Я… я не знаю. Она просто не заводится.
Я попытался подавить поднимающееся во мне раздражение, и мне это удалось.
