Я усиленно моргаю, стараясь прогнать подступившие слёзы. Понять не могу, почему так разозлилась! Вообще-то родители всегда поступали так, как им вздумается. По сравнению с тем, что они могли ещё натворить, то, что они не разбудили меня утром, выглядело просто детской шалостью. Мама всего лишь дала мне возможность выспаться. Но я и так чувствую себя чужой в компании свестников. Я другая. Ни на кого не похожа. И больше того, что у меня уже есть, мне не нужно. Разве они не понимают?
Вздохнув, я произношу то, что уже и так вертится на языке:
– Я никогда не впишусь в коллектив, если вы не начнёте вести себя как нормальные родители.
– Нормальные? – переспрашивает мама.
Её голос слегка надламывается. Я знаю, что сейчас задела её самолюбие. У меня к горлу подкатывает комок. Я ведь не хотела её обидеть.
– Ладно, ерунда всё это. Забудь обо всём, что я наговорила, – бормочу я. Сделав несколько шагов к столу, я задерживаюсь у бесформенного нагромождения деревянных рук и ног под названием «Рено».
Он лежит как-то странно, а его суставы выглядят сломанными. Я дрожащей рукой касаюсь густых тёмных волос на голове куклы.
– Не надо! – кричит Джон, и я отскакиваю как ошпаренная. Моё сердце неистово колотится в груди, когда брат сгребает Рено в охапку и заботливо прижимает к груди.
– Бедный Рено ещё с прошлого вечера боится тебя!
– Меня? Ты что, шутишь, Джон? Да я терпеть не могу этого мал…
– Тесса! – раздражённо перебивает меня мама.
Я так расстроена, что могу сейчас схватить эту глупую куклу и выбросить из окна. Я бы так и сделала, если бы сама не боялась её. Кроме того, мама так сверлит меня взглядом, как будто я не её дочь, а, скажем, гремучая змея. Поэтому я решаю прекратить разговор:
– Прости.
Я понимаю, что Джон ни в чём не виноват и мне не следует ругать его, но злость всё никак не проходит. Только я вот понять не могу, что именно меня бесит. Может, я рассердилась на него за то, что он любит эту глупую куклу? Или на родителей – за то, что они её купили? Могли же, например, придумать что-нибудь получше: купить ему тех же трансформеров. Ну или ещё что-нибудь, как всем обычным детям. Зачем им всё время так выделяться среди других?
Мама ставит передо мной тарелку и вздыхает. Улыбка, которая появилась на её лице, когда я вошла, теперь исчезла. И сейчас, когда она стоит рядом, я замечаю небольшие мешки под её глазами.
– Ну прости меня. Ночь и в самом деле выдалась неважная, – говорю я, пытаясь придать искренности своему голосу. На самом деле мама – последний человек, которого я хотела бы огорчить. Вольно или невольно. Она ведь бросила живопись. Растеряла своих клиентов, оставила свой любимый океан… И мне не хотелось бы сделать её жизнь ещё печальнее. – Просто здесь всё кажется совершенно другим, непохожим и как-то…
